Демон из Стеклянной Башни
Шрифт:
Майк довольно хмыкнул над таким удачным совпадением и воткнул флэшку в специально предназначенное отверстие в системном блоке.
После запуска программы по воспроизведению видеофайлов на мониторе Майк увидел знакомые очертания ночных домов Восточной тридцать первой улицы, правда, слегка в непривычном виде – сверху вниз и слегка сбоку. Это была видеозапись с камеры, расположенной на доме номер восемь, где проживает семья Милтонов. В поле зрения камеры, располагавшейся слева от двери, как раз попадала входная дверь первого подъезда, в котором и жила семья Милтонов. Редлифф взял запись за весь день, предшествовавший совершению преступления, вплоть до двух часов ночи, когда опергруппа прибыла на место. Стэмп не стал просматривать всю пленку. Пролистав запись до нужного ему времени,
На мониторе ничего особенного не происходило – полуоблупившийся фасад здания, входная дверь, изображенная как бы с боку. Несколько раз дверь подъезда открывалась и оттуда, то вываливалась группа подвыпивших мужчин, одетых в потрепанную и засаленную одежду, висящих друг у друга на плечах, то выпорхнула молодая счастливая парочка, тесно прижимающаяся друг к другу, то выползала какая-нибудь очередная старушенция, неся трясущимися руками корм для бездомных собак и кошек. А то наоборот, кто-то входил в подъезд. Вот какой-то мужчина, постоянно озирающийся по сторонам, осторожно остановился возле двери, очередной раз посмотрел направо и налево, сморкнулся пальцами и нажал на кнопку домофона. В руке у него был какой-то увесистый и объемный полиэтиленовый пакет. А вот женщина ведет под руки мужчину, не способного даже толком держаться на ногах, не то, чтобы идти самостоятельно. Вероятно, жена вела своего мужа, хорошенько отметившего с друзьями окончание рабочей недели и не рассчитавшего нормы выпитого. Парочка еле вползла в дверь. При этом мужчина, судя по клубам пара, густо валившим у него изо рта, что-то весело горланил (благо запись велась без звука), старался любым способом зацепиться за какой-нибудь предмет, чтобы только не попасть в беспощадное нутро подъезда. Женщине потребовалось немалых усилий для того, чтобы, наконец-таки, впихнуть своего благоверного в открытую дверь. Или вот уже компания из трех женщин, одетых неряшливо, если не сказать облезло, шатаясь, ввалилась в подъезд. Видимо, это были работницы того же комбината, тоже праздновавшие окончание рабочей недели. После закрытия питейного заведения, кто-то из них, а может быть и сама хозяйка квартиры, предложил продолжить праздник дома. И дамы, весьма грузные, мрачные, но уж очень довольные собой и сегодняшней выпивкой отправились в дом номер восемь продолжать поглощать горячительные напитки.
Ничего сверхъестественного возле подъезда номер один дома с номером восемь Восточной тридцать первой улицы не происходило. До поры, до времени. И вот!
Майк посмотрел на таймер камеры наблюдения. Часы показывали двенадцать часов сорок пять минут.
И вот дверь подъезда распахнулась и… И все. На экране предательски заплясала рябь, хотя таймер по-прежнему работал, а секунды на нем отсчитывали свой мерный ход. Судя по часам, прошли не менее трех минут, прежде чем картинка восстановилась. На записи Майк видел все тот же подъезд, все ту же дверь и больше ничего. Никаких следов, свидетельствующих о том, что только что, на этом самом месте было совершено тяжкое, гнусное по своей природе, преступление. И никаких признаков, указывающих на возможных преступников.
А примерно через полчаса к дому стали стягиваться силы полиции, коронеры, а позже к ним присоединились вездесущие журналисты и зеваки. Кстати, вот и он сам собственной персоной. Дальнейшее Майк знал наизусть.
Комиссар отмотал запись назад в надежде найти хоть какие-нибудь зацепки, тщетно пытаясь разглядеть на пленке хотя бы приход преступников. Особенно Майку не понравился один из посетителей, который попал в поле его зрения. Не понравилось ему постоянное озирание гостя по сторонам, неуверенность его походки, да и тот тяжелый пакет вполне мог оказаться как раз тем самым техническим устройством для создания камерам помех. Мужчина явно нервничал, чего-то боялся. А вот чего именно он опасался, и необходимо было выяснить в ближайшее время.
«Кто знает, может быть одни из этих вошедших в дом людей и был пособником близких родственников Милтона. Надо найти всех их, установить их личности. Ведь явно же, что часть вошедших в дом людей здесь не проживали. Надо их всех допросить и допросить как
Майк продолжил отматывать запись назад и прокручивать снова вперед, пытаясь разглядеть на ней малейшую зацепку, хоть что-то, что бы указывало на возможных преступников. А вот, кстати, и Филипп Милтон, выходит из подъезда. Спешно, прямо на ходу напяливая свою шапку. Опрометью молодой Милтон бросился прочь от дома.
«Что же заставило его так стремглав нестись прочь от родительского дома. Интересно! И это тоже надо бы прояснить».
Комиссар нашел место на записи, когда Филипп пришел к своей матери и усопшему отцу. Он вошел в подъезд вчера рано утром. Его поведение и повадки не выдавали в нем ничего подобного, что произошло всего через несколько минут. Майк пожал плечами и принялся снова изучать пленку. На ней он нашел и прекрасную Сару Милтон, несколько раз выходящую и входящую в подъезд. Каждый раз она либо что-то выносила, либо, наоборот, что-то приносила домой. И всякий раз почему-то то, что она выносила, было явно тяжелее того, что приносила. Майка это очень даже заинтересовало.
«А может быть, и не было никакого похищения трупа и все гораздо проще. Тогда дочь и жена должны быть в сговоре. А сын, возможно, и нет. Тогда понятно, почему он так кинулся прочь от их дома как черт от ладана».
Комиссар представил себе как Сара Милтон или же ее мать, Виктория Милтон, расчленяют тело своего отца и мужа. Ножами, пилой, топором. Запихивают куски плоти по мешкам, аккуратно завязывают мешки, помогая друг другу, выносят их поочередно, а потом половой тряпкой моют испачканные полы. Как ни в чем не бывало, по-хозяйски переставляя мебель для удобства уборки, по-деловому при этом переговариваясь между собой. Майку стало противно, противно до тошноты от такой мысли. Ну не мог, не мог он себе представить этих милых женщин в качестве умышленных расчленителей.
Однако, запись с видеокамер, возможно, говорила об обратном. И как истинный поборник закона и справедливости, Майк был просто обязан рассмотреть и эту версию. Весьма неприятную, надо сказать, но вполне жизнеспособную в отличие от версии, предложенной Йенсом. Несмотря на то, что на совещании комиссар поддержал его версию, он ни на секунду не сомневался, что она не сможет выдержать и мало-мальски серьезной критики. Однако, при своих подчиненных он не стал публично высмеивать ее, а вместе с ней, и самого Йенса потому, что, во-первых, это было бы не педагогично и ставило бы под удар все дальнейшие усилия младшего инспектора, способствующие профессиональному росту в качестве инспектора. А, во-вторых, была здесь особенная, своеобразная, понятная одному Йенсу, логика. Но все-таки она была. В отличие от никчемной Саммервуд, которая вообще не смогла выдвинуть ни одной путной версии. Да что там путной, просто ни одной.
После просмотра записи с Сарой Милтон, мысли Майка снова вернулись к этой прекрасной блондинке с Восточной тридцать первой улицы. Комиссар вспомнил ее прекрасные округлые плечи, гладкие руки, красивые ножки, мягкие нежные губки, плавные и грациозные движения и почувствовал внутри какое-то непонятное колыхание. Вернее сказать, ощущение это ему было знакомо и очень хорошо. Но он никак не ожидал подобных проявлений в отношении свидетельницы, а не исключено что и подозреваемой, по тяжкому преступлению. Однако, ничего с собой он поделать не мог. Да, в общем-то, и не хотел.
«Может быть, все-таки рискнуть и пригласить Сару куда-нибудь поужинать. В какой-нибудь шикарный ресторан. Обязательно шикарный и обязательно дорогой, потому что такой роскошной женщине не подобает столоваться в дешевых забегаловках» – бредовая мысль молнией проскочила в голове Майка, и он сперва ее испугался. Испугался до ужаса, до оцепенения в связи с простотой, и в то же самое время опрометчивостью, этой самой идеи. Но все же, это пока еще не совсем зрелое, где-то еще совсем зеленое, зерно уже заронилось в душу комиссара, уютно пристроилось там, обжилось, и было готово приносить свои плоды.