Демон
Шрифт:
Тут нога ее наткнулась на что-то твердое под одной из груд ткани. Искра взглянула вниз и охнула. Наткнулась она на человеческую ступню: бурую, высохшую, прикрепленную к тощей ноге. Пальцы шевелились. Искра чуть подняла взгляд и увидела физиономию древнего-древнего старика: совершенно лысого, цвета красного дерева, он показывал крепкие белые зубы в довольной улыбке.
— Меня зовут Кельвин, деточка, — сказал старик. — А такой красотки, как ты, мне давненько встречать не приходилось.
Искре так и не довелось увидеть большую часть тела Кельвина. Хоть он и двигался, но был так закутан в тканевые обмотки, что только голову разглядеть и удавалось.
— Единственная
Сирокко объяснила, что Август давным-давно умерла. Искра следила за Кельвином и сильно сомневалась, что старик понимает. Дальше он взялся спрашивать про остальных, причем все они были мертвы. Всякий раз он грустно качал головой. Лишь раз Сирокко, казалось, расстроилась — и это было, когда Кельвин спросил про Габи.
— Она... она, Кельвин, замечательно поживает. Просто замечательно.
— Ну вот и славно.
Искра почти все про Габи знала, и ее ответ показался Сирокко чистым безумием.
Наконец, она поняла, что Кельвин почти так же стар, как и Сирокко. И выглядел он именно на свой возраст. Хотя в то же время казался достаточно жизнерадостным, вполне бодрым и счастливым. Единственный намек на маразм заключался в расспросах о мертвецах.
Кельвин все шаркал по прохладной пещере, роясь в соломенных корзинах, доставая деревянные чаши и костяные ножи, а также доску для нарезки. Сирокко села рядом с Искрой и негромко с ней заговорила:
— Пойми, Искра, Кельвин вовсе не безумен. Не думаю, что он понимает, что такое смерть. И не думаю, что у него есть хоть малейшее представление о времени. Он живет здесь уже девяносто пять лет, и человека счастливей его я просто не знаю.
— Ага, вот он! — прокаркал Кельвин, доставая большой деревянный сосуд. Затем он вернулся к гладкой поверхности, где уже, скрестив ноги, сидели Сирокко и Искра и где Кельвин уже успел расставить чаши с салатом и сырыми овощами, а также массивный кувшин, наполненный тем, что он назвал медом.
— Ну вот и славно, — сказал Кельвин и затем взглянул на Искру: — Ты бы обмоталась чем-нибудь, девочка.
Искра уже начала мерзнуть, но с подозрением поглядывала на кучи тряпья. Кроме того, она уже видела, как из одной груды выползла слепая, бесшерстая мышка. Хотя грязью ткань не воняла.
— Это добро выделяет пузырь, — пояснила Сирокко, натягивая на себя складчатую ткань. — Отличная защита от холодной погоды. Давай-давай, она чистая. Здесь все чистое.
— Еще бы, ведь это пузырь, — хихикнул Кельвин. — В пузыре всегда так. — Деревянной ложкой он разливал в чаши густой и смачный суп. — Вот попробуй... Значит, тебя зовут Искра? Славное имя. Нравится мне это имя. Необычное и яркое — ярче не придумаешь. Это мой особый холодный овощной супец. Сделан из лучших гейских ингредиентов. — Передавая Искре чашу, он снова хихикнул. — Привыкая, я всего раз в год опускался до горячей пищи. Затем понял, что давненько ее не готовил, и с тех пор уже не пропускал.
— По-моему, ты дважды в год до нее опускался, старый дуралей, — заметила Сирокко. Кельвин от души посмеялся замечанию.
— Э, погоди, Рокки. Не может такого быть. Ведь правда? — Кельвин, казалось, ненадолго задумался, затем стал загибать пальцы, но быстро потерял им счет. Искра старалась не смеяться, думая, что этим оскорбит старика. Он был крайне мил, когда сбивался с мысли.
— Ты, деточка, этого варева
Искра, к сожалению, не поняла. Она понюхала, и запах очень ей понравился. Тогда она зачерпнула большую ложку. Основу варева составляли томаты и сельдерей. Суп был пряный, славный и холодный. Искра глотнула еще ложку... и тут до нее дошла первая. Девушка сглотнула, задохнулась — и явственно почувствовала, как варево жжет носоглотку и горит где-то позади глаз. Она дернулась за кувшином меда и хватанула целый кубок. Мед прошел хорошо. У него и впрямь оказался привкус меда.
Даже «овощной супец» оказался славный — если осторожно его отхлебывать. Все трое сидели вместе и ели. Трапеза вышла замечательная — вот только немного шумная. Все сырые овощи хрустели. В результате едоки стали напоминать кроликов. Искра предположила, что скоро заскучает по мясу, но Кельвин был безупречен со своей вегетарианской пищей, приготовленной без огня.
А мед оказался чистой фантастикой. Он не только охлаждал пряную пищу, но и заставлял ее казаться теплой, нежной и пушистой по краям.
— Пора просыпаться, Искра.
— А ско... — Она быстро села. Голова так болела, что сосредоточиться на Сирокко оказалось нелегко. — Сколько сейчас времени?
— Несколькими часами позднее, чем было раньше. — Сирокко ей улыбнулась. — Знаешь, милая, по-моему, ты славно надралась.
— Я? Правда? — Искра хотела было сказать Сирокко, что это впервые, но поняла, что это прозвучит по-детски, — и тогда она просто рассмеялась. Затем она подумала, что ее вот-вот вытошнит, но это чувство почти сразу прошло. — Да, так что теперь?
— Я как раз об этом, — сказала Сирокко. — Сначала ты малость протрезвеешь, затем мы вернемся в Клуб. Я уже готова.
ЭПИЗОД VII
Титаниды трудились восемь оборотов, пока готовили трапезу. Был там и целый жареный смехач, угри и рыба, приготовленные в виде заливного, зафаршированные обратно в их же шкуру и изящно взвешенные в прозрачном пикантном студне. Фруктовый десерт представлял собой высокое здание наподобие рождественской елки, увешанное сотнями разновидностей ягод, дынь, гранатов и цитрусовых, украшенное листьями скрученного зеленого салата и сияющее изнутри мириадами светлячков. Были там десять разных паштетов, семь видов хлеба, три суповые миски, пагода с ограждениями из ребер смехача, хитрые булочки с корочкой тонкой, как оболочка мыльного пузыря... просто голова шла кругом. Сирокко не видела такого изобилия со времен последнего Пурпурного Карнавала двадцать лет назад.
Блюд хватило бы на сотню человек или на двадцать титанид. А пировать собирались всего четыре человека и пять титанид.
Сирокко взяла чуть-чуть того, немного этого — и откинулась на спинку стула, неторопливо пережевывая пищу и наблюдая за своими товарищами. Просто стыд, что она не так голодна. Все безумно вкусно.
Сирокко знала, что она счастливейшая из женщин. Давным-давно она могла беспокоиться о своем весе, хотя серьезной проблемы это никогда не составляло. Есть она могла столько, сколько хотела, — и при этом не прибавляла ни грамма. С тех пор как она стала Феей, вес ее не опускался ниже сорока килограммов — после шестидесятидневного поста — и не поднимался выше семидесяти пяти. В основном это было делом сознательного выбора. Тело ее не имело жестко определенной метаболической установки.