Демонолог

Пайпер Эндрю

Если ополчится против меня полк,Не убоится сердце мое [41] .

Глава 20

Когда мы выходим из больницы, я пересказываю Элейн то, что зачитал мне Кевин. Она не спрашивает, что я думаю по поводу значения всего этого и того, куда это нас поведет дальше. Она просто

садится за руль, и мы катим по обсаженной пальмами улице Джупитера, через привычный мир удобных парковок и гигантских рекламных щитов. Народу на улицах почти нет. Я пытаюсь высмотреть хоть кого-нибудь, садящегося в машину или вылезающего из нее, но напрасно. Транспорт – единственное, что живет и движется. Медлительные старикашки, управляющие последними достижениями детройтских автомобильных заводов, высматривают себе какое-нибудь дело, не зная, чем себя занять. Их человеческая сущность выражается только в наклейках с глупыми шутками на номерных знаках их машин.

41

Псалтырь, 20:3.

– Я устала, – объявляет О’Брайен.

Это заметно по ее виду. Моя подруга не просто устала – она до костей пропиталась усталостью. Я гляжу на нее и понимаю, что это новый взгляд на мир заставляет ее кровь отхлынуть от лица, действуя гораздо сильнее, чем болезнь.

– Тогда давай вернемся в мотель, – говорю я. – Тебе надо отдохнуть.

– На это нет времени.

– Ты просто полежишь немного, с полчасика. И все снова будет о’кей.

– Что ты теперь намерен делать?

– Продолжать кататься туда-сюда.

После того как я высаживаю Элейн у мотеля, я еду прямо туда, куда ехать вовсе не собирался. К игровой площадке возле школы. К месту около качелей, где семеро ребят в кровь избили восьмого.

Там пусто, никого нет. Время чистить зубы перед сном. Мой любимый час дня, мы всегда проводили его вместе с Тэсс. Обычный наш ритуал – душ, пижама, книга. Одно удовольствие за другим, в такой последовательности, которую я мог бы повторять вечер за вечером. С помощью этих нехитрых действий я вполне мог сделать нашу жизнь лучше, и ничего больше мне для этого не требовалось.

Но сегодня вечером этого не будет. Где бы Тэсс сейчас ни находилась, она вне моей досягаемости и не слышит моего «когда-то, давным-давно…» или «Ты мой солнечный свет».

Но я все равно начинаю напевать – для нее. Сижу на качелях и стараюсь не наврать с мелодией. Неуклюжая колыбельная в сумерках.

Ты мой солнечный свет,Ты делаешь меня счастливым, когда небо серо…

Через поросшую травой лужайку идет мальчик.

Он того же возраста, что Кевин Лилли и его одноклассники. Симпатичный мальчик, которому, правда, не помешало бы подстричься. На нем детская футболка с физиономиями парней из «Роллинг Стоунз», тех самых, с огромными толстыми губами и высунутыми языками на черном фоне. Он идет

неуверенно, скованно, словно только что встал после долгого сна в неудобном положении, и у него затекло все тело.

Мальчик присаживается на качели рядом с моими. Смотрит вниз, на свои ноги. Такое впечатление, что он даже не заметил, что я сижу рядом.

– Ты Тоби, – говорю я.

– Был.

– Но сейчас ты мертв.

Кажется, это ставит ребенка в тупик. Потом, когда он что-то соображает, выражение его лица меняется, а взгляд становится пронизывающе-печальным, просто безнадежным. Но он тут же выправляется.

– Я принадлежу ему, – говорит он.

– Кто он такой?

– У него нет имени.

– Там, где ты обретаешься, нет ли маленькой девочки? – спрашиваю я. – Девочки по имени Тэсс?

– Нас там много.

– Это то, что он велел тебе говорить. Но тебе известно больше, не так ли? Скажи мне правду.

Мальчик сдвигается, перемещается, кривится, морщится, словно проглотил столовый нож, тщетно пытается найти более подходящее положение, чтобы не было так неудобно.

– Тэсс, – говорит он. – Да. Я говорил с ней.

– Она там же, где и ты?

– Нет. Но она… близко.

– Ты можешь теперь ее найти?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что она не предназначена для того, чтобы ее нашли.

Я промокаю себе глаза. Вытираю лицо влажным рукавом.

– А что с тобой произошло, Тоби? – спрашиваю я его. – Когда ты был жив.

Он пинает песок носком ботинка.

– Там был один человек, он сделал мне больно, – отвечает он.

– Кто?

– Друг… который не был другом.

– Взрослый?

– Да.

– И как он сделал тебе больно?

– Руками… Тем, что он делал. Тем, что он говорил, что сделает, если я кому-нибудь расскажу.

– Извини.

– Я просто хотел, чтобы это прекратилось, вот и все… У моей мамы были эти таблетки… Мне было нужно это прекратить.

Он смотрит на меня. Это просто маленький мальчик. Ужасно испуганный, так, что не выразить словами, сломанный еще до того, как у него появился шанс стать целым.

Потом, совершенно внезапно, лицо Тоби делается расслабленным, вялым. Других видимых изменений не происходит, нет и того сонного, как под воздействием морфия, выражения, которое я наблюдал у других людей, которыми овладело Безымянное. Та часть мальчика, которая еще остается Тоби, уходит куда-то, исчезает, на месте сидит только внешняя оболочка. Бывший живой человек, ребенок сидит на качелях, безжизненный даже больше, чем после смерти.

Потом он снова шевелится.

Его глаза смотрят вверх и встречаются с моими. А потом он снова заговаривает – голосом, который я теперь уже хорошо знаю, который как бы стал частью меня самого. Он исходит из моей собственной головы – так, по слухам, бывает, когда зубные пломбы принимают радиосигналы.

– Привет, Дэвид, – говорит голос.

– Я знаю, кто ты такой.

– Но известно ли тебе мое имя?

– Да.

– Так назови его.

– Назови его сам.

– Тогда это не будет испытанием, не правда ли?