Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Рогов Кирилл

Чтобы осознать, насколько неодолимым был соблазн эмиграции для восточноевропейцев после 1989 года, следует учитывать не только существенную разницу в уровне жизни между Западом и Востоком и чисто техническую легкость такого «переезда», но и одно из наименее обсуждаемых наследий коммунизма – память о том, как трудно было из-за бюрократических препон поменять место жительства при коммунистическом строе. Сначала коммунистические власти принудительно переселяли людей из деревень в города, но позднее начали жестко ограничивать внутреннюю мобильность. В результате разрешение на переезд из села в город стало считаться серьезным продвижением вверх по социальной лестнице. Быть рабочим было намного престижнее, чем крестьянином. Но в то же время перебраться из одного города в другой – и особенно в столицу – в поисках лучше оплачиваемой работы при старом режиме было намного труднее, чем теперь выехать на заработки за границу. В итоге коммунистический режим, превратив переселение с культурно-политической периферии в культурно-политический центр в особую привилегию, способствовал тому, что географическая мобильность стала не просто желанной

целью, но и синонимом малодоступного и высоко ценимого социального достижения.

Мечта о коллективном возвращении бывших коммунистических стран в Европу придала индивидуальному решению «свалить» за границу логичность и легитимность. Действительно, зачем молодому поляку или венгру дожидаться, пока его страна когда-нибудь станет похожей на Германию, если он уже завтра может работать и воспитывать детей в самой Германии? Не большой секрет, что поменять одну страну на другую проще, чем изменить ту, в которой живешь. После 1989 года, когда границы открылись, опция «выезда» (exit) выглядела предпочтительнее опции «голоса» (voice) – ведь проведение политических реформ требует постоянного согласования многочисленных социальных интересов, в то время как выбор в пользу эмиграции – это единоличное или семейное решение, даже если этот выбор принимает лавинообразный характер подобно «бегству вкладчиков» из банка. Тому, что эмиграция стала политическим решением для многих либерально настроенных жителей Центральной и Восточной Европы, способствовало также недоверие к идее этнонациональной «лояльности» и перспектива политического объединения Европы.

Массовый отток населения из этого региона после окончания холодной войны и особенно тот факт, что «голосовала ногами» прежде всего молодежь, обернулся глубокими экономическими, политическими и психологическими последствиями. Масштабная эмиграция охватила страны, чье население и без того сокращалось, и не стоит удивляться, что она вызвала «демографическую панику». В 1989–2017 годах Латвия потеряла 27% населения, Литва – 22,5%, Болгария – почти 21%. Два миллиона восточных немцев, или почти 14% населения ГДР на 1989 год, отправились в Западную Германию в поисках работы и лучшей жизни. Только после вступления Румынии в ЕС в 2007 году страну покинуло 3,4 млн человек, причем в подавляющем большинстве это были люди моложе сорока. В результате кризиса 2008–2009 годов из Центральной и Восточной Европы в Западную приехало больше людей, чем беженцев, хлынувших туда из-за войны в Сирии. Болгария, в частности, «столкнулась с более масштабным процентным сокращением населения, не связанным с войной или голодом, чем любая другая страна в современную эпоху. Страна теряла по 164 человека в день, по тысяче в неделю и более 50 000 в год» 29 . Можно утверждать, что непрекращающийся поток эмигрантов в сочетании со старением населения и низкой рождаемостью стал главным (но не упоминаемым вслух) источником демографической паники в Центральной и Восточной Европе. Этим же объясняется враждебность к иностранцам, проявленная подавляющим большинством жителей этих стран в ходе «кризиса беженцев» в 2015 году.

29

Feffer J. Aftershock. P. 34

Эффект депопуляции – одна из наименее изученных причин поворота Центральной и Восточной Европы в сторону антилиберализма. Когда страну покидает врач, он «уносит с собой» все средства, которые государство вложило в его обучение, лишает родину своего таланта и честолюбия. Деньги, которые этот врач со временем будет отправлять семье, никоим образом не компенсируют утрату его участия в жизни собственной страны. Кроме того, «исход» молодых, образованных людей серьезно, а то и фатально снижает шансы либеральных партий на успех в ходе выборов. Отъездом молодежи можно объяснить и то, что во многих странах региона мы видим прекрасно обустроенные на еэсовские деньги детские площадки, но не видим играющих на них детей. Не менее красноречив и тот факт, что либеральные партии в странах региона пользуются наибольшей популярностью у тех избирателей, что голосуют за рубежом. Так, в 2014 году либерал Клаус Йоханнис, немец по происхождению, стал президентом Румынии потому, что за него проголосовало подавляющее большинство из 300 000 румын, живущих за границей. В стране, где большинство молодежи жаждет уехать, сам факт, что вы остаетесь на родине, заставляет вас чувствовать себя неудачником, каких бы успехов вы ни добились.

В мире с открытыми границами угроза, с которой сталкиваются сейчас страны Центральной и Восточной Европы, аналогична той, с которой столкнулась ГДР перед строительством Берлинской стены. Речь идет об опасности, что эти страны, по сути, могут остаться без граждан трудоспособного возраста – так как те отправятся на Запад в поисках лучшей жизни, тем более если учесть, что предприятия в таких странах, как Германия, отчаянно нуждаются в рабочих руках, а Европа в целом все меньше готова принимать неевропейцев на постоянное жительство. Панику жителей этих стран перед лицом вымышленного «вторжения» иммигрантов можно объяснить: в ней слышится искаженное эхо более реального подспудного опасения, что значительная часть собственного населения, включая наиболее талантливых молодых людей, может покинуть Центральную и Восточную Европу навсегда ради жизни за границей.

Травма, связанная с массовым оттоком людей из региона, объясняет загадочные причины сильного чувства утраты, возникшего даже у жителей тех стран, которым посткоммунистические изменения в политике и экономике принесли весьма ощутимые выгоды. Аналогичным образом по всей Европе именно там, где

население за последние десятилетия сократилось сильнее всего, избиратели в наибольшей степени готовы голосовать за крайне правые партии. Такая корреляция убедительно свидетельствует, что антилиберальный «поворот» в Центральной Европе тоже неразрывно связан с массовым «исходом» людей, особенно молодежи, из региона и с демографическими опасениями, которые повлекла за собой эта «эмиграция будущих поколений».

НЕВЫНОСИМАЯ ДВОЙСТВЕННОСТЬ «НОРМАЛЬНОСТИ»

Популистский мятеж против утопии «нормальности» по западному образцу оказался столь успешным в Центральной и Восточной Европе потому, что за последние три десятка лет посткоммунистические общества убедились, что «нормальность», как ее ни определяй, имеет свои минусы. Они столкнулись с непоследовательностью посткоммунистической нормальности.

В своей книге 1966 года «Норма и патология» французский философ и врач Жорж Кангилем поясняет, что понятие «нормальности» имеет двоякий смысл – описательный и нормативный 30 . «Нормальными» могут считаться как фактически распространенные практики, так и практики идеальные с нравственной точки зрения. Трагедия посткоммунистического транзита заключалась в том, что в Центральной и Восточной Европе два этих разных смысла нормальности вошли в противоречие друг с другом. После 1989 года расхождение между нормативным (предполагаемым) и описательным (фактическим) смыслом нормальности стало источником многочисленных разночтений и недоразумений между Западом, с одной стороны, и жителями Центральной и Восточной Европы, с другой 31 . Возьмем ситуацию, когда представитель МВФ пытается объяснить в Софии или Бухаресте, что давать и брать взятки «ненормально», а его собеседники теряются в догадках: чт'o он вообще имеет в виду? И их можно понять: как считать ненормальным то, что практикуется на каждом шагу?

30

Canguilhem G. The Normal and the Pathological / Transl. C. R. Fawcett, R. S. Cohen. New York: Zone Books, 1991.

31

Классическим примером нечуткости сторонних наблюдателей к историческим коннотациям слова «нормальность» в регионе стала известная статья Андрея Шлейфера и Дэниэла Трейсмана: Shleifer A., Treisman D. Normal Countries. The East 25 Years After Communism // Foreign Affairs. November/December 2014.

В 2016 году знаменитый румынский кинорежиссер Кристиан Мунджиу снял фильм «Выпускной», где ему удалось ярко изобразить трагическую пропасть между «нормальным» в смысле адаптации к неприглядным местным условиям и «нормальным» в смысле верности принципам, которые на Западе воспринимаются как нечто само собой разумеющееся 32 . Главный герой картины Ромео Альдеа – немолодой врач в провинциальной больнице. Вместе с женой и дочерью он живет в убогой квартирке запущенной многоэтажки, построенной еще при Чаушеску, в городке Клуж-Напока на северо-западе Румынии. Во вселенной этого провинциального городка он – человек вполне успешный, но мы понимаем, что жить он хотел бы не здесь. Альдеа и его жена чрезвычайно, почти отчаянно гордятся своей дочерью, которой один британский университет предложил стипендию на обучение психологии после окончания средней школы. Высшие баллы на выпускных экзаменах позволят ей получить нормальное образование и жить нормальной жизнью, как всегда мечтали ее родители.

32

Bradshaw P. Graduation review – a five-star study of grubby bureaucratic compromise // Guardian. 19 May 2016.

Но за день до экзаменов Элиза становится жертвой хулиганского нападения и едва избегает изнасилования. Хотя физических травм она не получила, психологическое потрясение не позволяет ей сдать экзамены на отлично. В этой ситуации Альдеа вынужден воспользоваться своим служебным положением: оказать «по блату» услугу человеку, который может помочь Элизе. В результате местный политик получит для трансплантации почку, которая по правилам полагается другому больному. Более того, чтобы эта незаконная схема сработала, в ней должна осознанно участвовать дочь. Ключевой сценой фильма становятся попытки Альдеа убедить дочь: Румыния – не Запад, где можно обойтись без подобной нечистоплотности, и если она хочет учиться в нормальной стране, ей следует сначала адаптироваться к грязной и неэтичной нормальности на родине.

После свержения коммунистических режимов многие на Западе искренне верили, что либеральная демократия в одночасье придет им на смену – «выскочит» на поверхность, как кусок жареного хлеба из тостера. Когда же ожидаемого чуда не произошло, некоторые западные эксперты решили, что люди на Востоке просто «не разобрались, что надо делать». Взлет националистического популизма в регионе был расценен не как объяснимая ответная реакция на демократизацию в формате имитации, а как необъяснимое отступничество, никоим образом не связанное с тем, как Запад вел себя по отношению к Востоку. Более того, «отступничество» стало универсальным термином, используемым для того, чтобы как-то объяснить откат к авторитаризму и ксенофобии в таких странах, как Польша и Венгрия. Шокирующее отторжение западного либерализма Восточной и Центральной Европой рассматривается как регрессия в том смысле, который вкладывал в него Фрейд: возврат к предыдущей, детской стадии развития.