Демоны Алой розы

Вартанов Степан Сергеевич

Ничего, не страшно. Рано или поздно любой след будет найден – это в один голос утверждали гоблины, следопыты и Мак-Карти с Мак-Грегором, которые, все-таки, оказались охотниками за головами – как только предложенная сумма стала выше, чем оплата работы честного наемника, так сразу и оказались.

Остановились. Разбили лагерь, отдохнули. А потом Геноре-Зите вздумалось потренироваться.

Поработав взятыми у солдат тяжелым топором и лопатой, девушка вкопала в землю дюжину столбиков разной высоты и толщины и теперь красиво прыгала с одного на другой, с разворотами, и иногда –

с сальто. И с луком в руках.

Стрелком она оказалась просто волшебным. Стрелы летят в мишени – подвешенные к деревьям в пяти десятках шагов мешкам с древесной щепой, которые, кстати, и висят-то отнюдь не неподвижно – их, дергая за веревку, раскачивает паренек из обоза, бесконечно гордый оказанной честью, – ложась на диво ровно. Ивсе бы было хорошо, не нарисуй Генора-Зита на одном из мешков бородатое лицо, в котором любой с первого взгляда признает сэра Томаса.

Столбики оказываются последней каплей.

Сэр Томас подходит к мешку, не обращая ни малейшего внимания на то, что находится на линии огня. Генора-Зита, в свою очередь, не обращает внимания на сэра Томаса, что означает – стрелы продолжают летать.

Некоторое время рыцарь изучает свое изображение, нарисованное белилами в неизвестной здесь манере, но, чего скрывать – нарисованное хорошо. Затем направляется к лучнице. Туда же поспешно устремляются Акут-Аргал и Джон Рэд. Не то чтобы они опасались смертоубийства, просто срабатывает начальственная привычка – все важное должно происходить под твоим контролем.

– Ты перешла границу, Генора, – произносит сэр Томас.

– Меня зовут Генора-Зита, – девушка вызывающе поводит плечами, глядя на собеседника сверху вниз, со столбика. Для двухметрового Томаса Турлоу это, по меньшей мере, непривычно – не так уж много найдется в доброй старой Англии собеседников, на которых он должен был бы смотреть, задирая подбородок.

– Будь ты мужчиной, я вызвал бы тебя на бой, – говорит, наконец, сэр Томас. – Будь ты простолюдинкой, отведала бы плети… Будь ты леди…

– Твое последнее предположение оскорбительно, – заявляет Генора-Зита.

– Думай что хочешь, – вздыхает сэр Томас.

– Мы могли бы подраться? – с надеждой произносит девушка и вопросительно смотрит на Акут-Аргала.

– Дуэль на деревянных мечах, – пожимает плечами гоблинский командир. – Проигравший обязуется оставить победителя в покое, что-то в этом роде. Договоритесь сами.

Генора-Зита переводит полный надежды взгляд на сэра Томаса. Вопросительно поднимает бровь.

– Я не смогу ударить женщину, – вздохнул рыцарь. – Даже деревянным мечом.

– Я надену доспехи, – следует быстрое возражение. – И потом, даже если ты ударишь, еще ведь надо попасть…

– Доспехи, – сэр Томас улыбается. – Это мысль. Это… хорошая мысль. Хотя, конечно, я бы предпочел розги.

– Розга против меча?

– Гм… пожалуй, нет.

– Ну и прекрасно, – резюмирует Акут-Аргал. – Договаривайтесь об условиях, призах и все такое. – Он вопросительно смотрит на барона.

– Я не против, – вздыхает тот. – Вот только… Ты хоть представляешь себе, что такое рыцарь в бою?

– Я охотилась на кабанов, – пожимает плечами Генора-Зита. –

Выставляешь вперед копье, а остальное он делает сам.

В ответ Джон Рэд разражается громовым хохотом и минуты две не может остановиться. Даже сэр Томас позволяет себе мимолетную усмешку.

* * *

Когда владелец замка уводит свою дружину на войну, в замке остается охрана. Какое-то количество народу совершенно необходимо для того, чтобы «неприступную твердыню» не взял на меч первый же проходимец, примерно знающий, где у означенного меча рукоять.

Обычно, уходя с сотней бойцов, сэр Джон оставлял в замке полусотню. Вполне достаточно для мирного времени.

Сейчас в замке остается лишь три воина – и прислуга. ВСЯ прислуга: все женщины, дети – конечно, случись что, они смогли бы поднести стрелы и оттащить раненого, но в настоящем бою они бесполезны.

Это если не считать того, что обычно, если в замке осталось лишь три защитника, а осаждающих – четыре сотни, последние не снимаются в дикой спешке, оставляя свою (тоже безоружную!) – прислугу и маркитанток грузить и вывозить брошенный впопыхах скарб.

Так и получилось, что стоит замок барона Джона, пустой и никем не управляемый. И не то чтобы прислуге это не нравилось…

Нет, разумеется, обед исправно готовится, дрова рубят, а мусор – выметают или сжигают. Но это – не управление замком. Собери в комнате у плиты трех женщин, и они приготовят обед, даже если их об этом никто не попросит. Но для того, чтобы замок ЖИЛ, ему нужен хозяин. Нужен зычный голос, грозно распекающий бездельников. Нужны – да, и они тоже – зуботычины. Ибо как же иначе?

Нужны также лошади в стойле, и звон железа во дворе, и визг служанок, и телеги с добром, что присылают баронские деревни…

Замок умер и превратился в собственный призрак.

* * *

Мэри сидит на стене призрака и весело болтает ногами. Высоты она не боится совершенно, а к кухонно-постирочным работам ее не привлекают, ибо статус гостьи барона так и не успели определить, а потом барон уехал. Ну ничего, вернется – разберется.

Вид со стены, надо сказать, открывается совершенно умопомрачительный: можно разглядеть и речку, и холм, и деревню у подножия холма, окруженную зеленными многоугольниками полей. Одним словом, сидеть так можно бесконечно (ну ладно – пока обедать не позовут), даже если у тебя нет никакого важного дела – а дело у Мэри конечно же есть. Она ждет возвращения своего спасителя.

Ведь всем известно, что когда рыцарь возвращается из похода, его обязана ждать прекрасная дева, и не просто ждать – глядеть, не отрываясь, на дорогу, дабы не прозевать его, рыцаря, появление на горизонте.

Дорога в замок ведет одна, ворота тоже открыты лишь одни, и пройти незамеченным Денни ну никак не может, поэтому представьте себе праведное изумление девочки, когда знакомый голос у нее за спиной интересуется: «А чего это ты тут делаешь?»

– Тебя жду! – обиженно отзывается несостоявшаяся прекрасная дева, вставая, и вдруг замирает, глядя на сверток под мышкой у мальчишки. Уныние тут же сменяется искренним возмущением: