Демоны без ангелов
Шрифт:
По улице, мимо киосков и лотков, через перекресток он шел к Измайловскому парку. Мимо футбольного поля, мимо детской площадки, где под присмотром мамаш гуляла малышня.
Мальчик остановился, потом сошел с парковой аллеи. Под столетней липой на залитой солнцем поляне стоял другой мальчик. А вскоре со стороны футбольного поля подошел и третий.
Они смотрели друг на друга. Двое из них не знали, не помнили о себе и своем прошлом ничего. А третий – тот, кто ждал их под столетней липой, тот, кто позвал, активировав впервые в себе этот странный дар, эту «серебряную линию», – знал и помнил все.
Весь ужас…
Всю боль…
Мутацию, а может,
Их ведь всегда было четверо. Изначально и окончательно – четверо. Даже потом, когда их осталось только трое.
Там, на тех фотографиях, что теперь разглядывают в полиции…
Они видят. Но понимают ли, что они видят на этих снимках?
Там, где трое, – там всегда четвертый.
Ваша плоть, ваша кровь, ваша кость… ваш личный персональный демон, вросший в вас, ваш брат и ваш враг…
Порой ведь так хочется верить, что грех, который ты совершаешь, на самом деле за тебя совершает другой – демон, что притаился за твоими плечами.
Когда мало отпущено времени для жизни, отчего-то слишком много воображается о вечности. О бессмертии.
Это тоже было их общей тайной. Мальчишки из разных семей, с разными фамилиями, они, по сути, являлись единым целым. Позвав, найдя, обретя друг друга там, в Измайлове, больше они уже не разлучались. И это тоже было их тайной с детства и до сего дня. Одно лицо, один образ… близнецы-братья…
Но теперь из всех остался только он один. Тьма и огни – там, в небесах. Лаврентий Тихвинский… отец Лаврентий глянул в ночное небо. Если ты там наверху, как там тебя называть, посылаешь мне это – я отвечу. Я отвечу за все, за всех нас. Хотя порой лучше молчать… Но я не хочу. Молчать я просто устал.
Глава 56
В рамках уголовного дела
В общем-то, честно говоря, эту операцию по задержанию никто бы никогда не назвал блестящей и образцовой. Пример этот никогда бы не вошел в учебники по оперативной тактике и стратегии – оба подозреваемых погибли при штурме, а заложница или, точнее, сообщница получила ранение при взрыве.
Постскриптумом явилось служебное расследование и сочинение «телег» – рапортов и докладных, в которых обоюдно изощрялись и розыск, и спецназ. В «телегах» не раз и не два всплывало упоминание «постороннего лица» – то бишь Федора Басова, «уволенного из органов», появившегося на месте операции в самый неподходящий момент. Руководство спецназа пыталось доказать, что взрыв гранат в доме произошел от выстрела, произведенного этим самым «посторонним лицом», вмешавшимся самовольно в ход операции после того, как в полковника Гущина попала пуля. На все лады исследовали басовскую травматику – переделана ли уже она незаконно для стрельбы боевыми, нет ли и вообще кто он такой и как посмел очутиться в Березовой роще у дома Эдуарда Цыпина и…
И все в таком духе. В сочинении кляуз не участвовала прокуратура. Следователь Николай Жужин во всем поддерживал Гущина и стоял за него горой. И это было ценно, потому что главой оперативно-следственной группы по-прежнему считался он – следователь.
Кати это тоже, конечно, касалось – рапорты и объяснительные не обошли и ее стороной, но вся эта возня проистекала где-то там… далеко… вне ее мыслей. Слышали звон – мимо ушей он.
Иногда вечерами, закончив свои дела в пресс-центре, Катя приходила в розыск к полковнику Гущину.
Или это дело на него так повлияло?
Труп в подвале дома нашли при осмотре развалин. Установили личность погибшей – Вероника Желябова, студентка театрального училища, посещавшая, как и Шуша Финдеева, частную школу искусств. На одном из допросов Оксана Финдеева, мать Шуши, показала также, что покойная являлась любовницей ее мужа-депутата.
В этом деле все вообще переплелось, запуталось насмерть.
Они никогда бы не разобрались, если бы…
Информация поступала из различных источников, но скудная – что-то «вспоминала» Анна Филаретовна Иркутова, что-то шептала в полубреду полковник Кармен, все еще тянущая лямку бессмертия в окружении подключенных к ней медицинских аппаратов. Какие-то крохи сведений подбросил Институт радиационной медицины и Академия радиационной защиты, чьи специалисты некогда принимали участие в том секретном проекте на объекте в Железнодорожном.
И фотографии… Тот, кто их видел, либо сразу же отводил глаза, либо, наоборот, впивался в них с нездоровым любопытством.
Но все это походило на капли в море. Они бы так и не разобрались, если бы не Лаврентий Тихвинский, который начал давать показания.
Порой, когда Катя заканчивала в кабинете Гущина просматривать видеозаписи его допросов, ей казалось, что он оттого так теперь разговорчив… красноречив, что боится не успеть.
Через две недели из следственного изолятора его перевели в тюремную больницу. А еще через неделю его положили сначала в Боткинскую, потом в Институт гематологии.
Но уже ничего не помогало. С гибелью его братьев словно что-то ушло, оборвалось в нем – телесный механизм, порченный радиацией, работавший и так все эти годы на изломе, отказал.
– В конце концов, одно мы теперь знаем наверняка – убийство Марии Шелест не планировалось изначально, – однажды вечером на угрюмого полковника Гущина, уставшего от кляуз и служебных разборок, снизошел стих «поговорить по душам».
Катя только того и дожидалась все это время.
– И началось все это не в мае и не в июне, когда девушка познакомилась с отцом Лаврентием, а гораздо раньше. Когда после смерти Марка Галича огласили его завещание, а там значилось, что его сын Владимир получит все – компанию, фонды, весь капитал – лишь в том случае, если у него появится ребенок, наследник. Там ведь даже срок был установлен в три года, и он истекал. А Владимира Галича к тому времени бросила жена, которую он, по показаниям многих свидетелей, обожал, боготворил. Бросила по причине его… ущербности, скажем так.
– Тогда надо начинать с самого-самого начала, – заметила Катя, – как они – разлученные близнецы – встретились.
– Владимир Галич на допросе, помнишь, говорил, что они встретились с братом уже взрослыми и что это он начал поиски и довел их до конца. А теперь Лаврентий Тихвинский утверждает, что все произошло гораздо раньше, еще в детстве, когда им было двенадцать. Трудно в это поверить, – Гущин усмехнулся. – Но знаешь, я ему верю. Тебе не кажется, что он теперь желает, чтобы мы узнали о нем и его братьях по максимуму, словно пытается создать… оставить их посмертный образ… Слышала ведь записи его допросов. Столько подробностей. И все же поверить в это трудно – в то, что они встретились мальчишками, детьми, как это он называет, позвали друг друга, пошли на зов и встретились.