Демосфен. Его жизнь и деятельность
Шрифт:
Его частная жизнь за это время нам, к сожалению, весьма малоизвестна: за исключением нескольких анекдотов из Плутарха, все, что мы знаем о ней, мы почерпнули из его же речей, – а этот источник, как легко понять, особенным богатством не блещет. Мы знаем лишь, что адвокатура, а, как уверяют некоторые его враги, также и ростовщичество давали ему довольно большие средства к жизни, которые он тратил, главным образом, на завоевание популярности в народе путем образцового выполнения своих почетных повинностей вроде хорегий (постановки хоров) и триерархий (снаряжения кораблей). Вместе с тем, он вряд ли был любим как личность: отчасти это объясняется неприязнью, которую вызывали его постоянные упреки народу в отсутствии энергии и мужества, отчасти же – его личными недостатками – одними, как угрюмость и необщительность, врожденными, а другими, вроде корыстолюбия и недостатка самоуважения, благоприобретенными. Пресловутая его история с Мидием как нельзя лучше иллюстрирует некоторые из этих черт его характера, и мы поэтому коснемся ее вкратце.
Мидий был одним из богатейших и влиятельнейших граждан Афин, славившимся своей беззастенчивостью и самодурством. Друг Афоба, Демосфенова опекуна, он давно уже питал неприязнь к нашему герою, а однажды даже оскорбил его, его мать и сестру
Но такое публичное оскорбление наш оратор не мог стерпеть. На следующий же день он выступил с формальным обвинением против Мидия в народном собрании и получил на него так называемое “проболэ” – предварительный приговор. На основании его он вошел с жалобою к тесмотэтам (судьям по гражданским делам) и начал процесс против Мидия за оскорбление. Последний пробовал было войти в полюбовную сделку, но, встретив отказ, при помощи ложных свидетелей и подкупов так затянул и затемнил дело, что после четырех лет волокиты Демосфен вынужден был в малодушии отступить. Хуже всего то, что он принял при этом от Мидия 30 мин в виде отступного и тем самым запятнал свою репутацию как частное лицо.
Эта пошлая история чрезвычайно ярко характеризует дикие нравы того времени; но мы не стали бы ее приводить, если бы недостойная роль, которую сыграл при этом Демосфен, не повредила ему в глазах современников и не оттолкнула от него даже тех из них, кто на его месте вел бы себя не лучше.
Глава II
Настроение в Афинах после падения Олинфа. – Партия мира, Эсхин и Фокион. – Первое посольство к Филиппу, условия мира и участь фокийцев. – Второе посольство и заключение мира. – Разгром Фокиды и негодование афинян. – Речь Демосфена “О мире”. – Процесс с Эсхином. – Речи соперников и результат. – Дальнейшая деятельность Демосфена и агитация в пользу возобновления войны. – Речи “О Херсонесе” и третья Филиппика. – Начало войны. – Взятие Филиппом Элатеи и впечатление в Афинах. – Союз с Фивами и Херонейское поражение. – Мужественная политика Демосфена и мир с Филиппом. – Почести Демосфену. – Смерть Филиппа. – Неудачные восстания Греции. – Господство македонофилов. – Дело о венке. – Речь “О венке” и изгнание Эсхина. – Гарпаллов процесс, осуждение Демосфена и вопрос о виновности его. – Третье восстание Греции и возвращение Демосфена. – Поражение при Краноне, бегство и смерть Демосфена. – Личность Демосфена. – Демосфен как политический мыслитель и практический государственный деятель. – Красноречие Демосфена, его особенности, характер и элементы
Падение Олинфа было сигналом к началу мирных переговоров. Давно уже афиняне чувствовали усталость от долголетней борьбы, но теперь к этому присоединялось еще и то обстоятельство, что в руки неприятеля попало множество пленников, которых надлежало выкупить, и что сам Филипп стал делать авансы, имея в виду обезоружить афинян ласками и отвлечь их внимание от Фермопил. Тяготение к нему все более усиливалось, и этому настроению в значительной степени содействовала возникшая около того времени новая политическая партия, известная под названием македонофильской. Сложившись на почве реальных интересов, для которых не было помехи хуже войны, эта партия первоначально поставила своим девизом “мир во что бы то ни стало”, а затем, ввиду того, что единственным врагом Афин был в это время македонский царь, постепенно перешла к агитации за прекращение враждебных действий против Филиппа и за заключение с ним союза. Этим она, естественно, играла на руку лукавому македонцу, парализуя всякие патриотические стремления и усилия к борьбе: некоторые из ее членов даже открыто продались Филиппу, получая от него инструкции и деньги; тем не менее, среди ее членов было много честных и искренно убежденных людей, которые верили в свою политику как в единственно верную и благотворную для Греции. В этой партии по своим достоинствам и нравственным качествам особенно выделяются два человека, которые представляют обе только что упомянутые категории. Один из них был Эсхин, наиболее блестящий после Демосфена оратор, но во всем ему прямая противоположность. Незнатного происхождения, шестью годами старше своего соперника, он одною силою своего таланта и энергии добился огромного влияния на народ, пройдя через ряд унизительных, по тогдашним понятиям, профессий и занятий, – он работал актером, школьным учителем и писцом. Атлет, с величественной фигурою, мощным голосом и необыкновенной способностью говорить экспромтом, он сразу увлекал за собою публику, он был способен одним словом успокоить бушующее море народного собрания или взволновать его и вывести из апатии. Его речи не отличались ни достоинством и строгостью формы, ни честностью и искренностью содержания; но страстный, неудержимый поток его красноречия, не останавливающийся ни перед вульгарностью, ни перед ложью, нравился простому народу иной раз больше, нежели художественная, строго уравновешенная и тщательно отделанная речь Демосфена. Начав с оппозиции Филиппу и попытавшись даже составить против него в 347 году коалицию из пелопоннесских государств, Эсхин вскоре убедился, что такая роль вряд ли может окупиться, и, быстро переменив фронт, вступил в ряды македонофильской партии, и впоследствии сделался тайным эмиссаром и доверенным македонского царя.
Не
Вот эти два человека и были предводителями македонофилов, и благодаря влиянию, главным образом, этих людей и было отправлено к Филиппу посольство с Демосфеном и Эсхином во главе с целью договориться об условиях мира. Оно было принято в торжественной аудиенции, и блеск обстановки и вид могущества царя, говорят, так подействовали на Демосфена, что, когда очередь говорить дошла до него, он потерял нить своих мыслей, запнулся и принужден был сконфуженно умолкнуть, несмотря на благосклонные ободрения монарха. В точности мы не знаем ни этих речей, ни ответа Филиппа; нам лишь известно, что условия, которые он поставил, сводились в сущности к формуле uti possidetis, – каждый остается при своем; он не соглашался даже вернуть Амфиполис, отнятый обманом, и взамен этого лишь обещал в духе щедринского волка не трогать Херсонес. По-видимому, однако, посольство осталось этими условиями довольно, и сам Демосфен, по возвращении в Афины, предложил в сенате наградить послов гражданскими венками и почтить их публичным банкетом в пританее. Народ же охотно вторил ликованию своих вождей и в двукратном, специально созванном на то собрании не только согласился на требуемое status quo, но еще уступил по другому, более важному пункту, который вновь прибывшие в город послы от Филиппа выдвинули теперь как необходимое условие заключения мирного трактата. Дело касалось злополучных фокийцев, которых македонский царь, все еще не отказываясь от мысли завладеть Фермопилами, а затем самой Фокидою, ни за что не хотел включить в трактат в качестве афинских союзников. Напрасно Демосфен и другие указывали на то, что исключение этих старых друзей из числа договаривающихся сторон не только составит страшную несправедливость, но и поведет за собою гибель Фокиды, а за нею и всей Эллады; напрасно предсказывали они, что, связав афинян по рукам и по ногам договором, Филипп не преминет напасть на Фермопилы, которые фокийцы не в состоянии будут защитить одними собственными силами. Их слова не встречали сочувствия среди всеобщей жажды скорейшего мира и ввиду противодействия со стороны Эсхина и его друзей: македонофилы распускали слухи, что Филипп питает к фокийцам тайные симпатии, которые обнаружатся, как только договор будет заключен. Последние взяли верх, и после некоторого раздумья афиняне отреклись от фокийцев, заключив договор в той форме, в какой желал его иметь Филипп. Этим совершено было вероломство, беспримерное в летописях Греции: оно легло несмываемым пятном на репутацию великого афинского народа как одно из самых чудовищных преступлений, какое когда-либо совершало политическое общество. Мы вскоре увидим и практические последствия, к которым оно привело, а теперь вернемся к судьбе злополучного трактата.
Дело происходило раннею весною 346 года, и афиняне, приняв все условия договора, назначили новое посольство к Филиппу с тем, чтобы и он принес должную присягу. Время было горячее, – нужно было обязательно поспешить, так как в противном случае Филипп, действовавший тогда во Фракии, успеет захватить Херсонес и другие города, а затем откажется возвратить их, ссылаясь на status quo договора, входившего в силу только после его ратификации. Но напрасно Демосфен, предвидевший возможность таких осложнений, настаивал на немедленном отъезде: Эсхин и его единомышленники, действуя по инструкциям Филиппа, находили всяческие способы оттягивать поездку и, наконец, когда тронулись в путь, отправились сухим путем в Македонию вместо того, чтоб ехать морем прямо к Филиппу во Фракию, что заняло бы всего пять-шесть дней. Потратив на дорогу полтора месяца и не застав, конечно, царя в столице, посольство ждало еще шесть недель, пока Филипп, устроив все свои дела, не вернулся в Македонию и стал готовиться к походу на Фокиду. Подготовившись и к этому, он, наконец, удостоил трактат своей подписью в то время, как его войска уже были на юге Фессалии, на расстоянии каких-нибудь трех дней пути от исторических Фермопил.
Дальнейшие события легко можно было предвидеть. Покинутые фокийцы, не будучи в состоянии защитить проход без помощи афинского флота и вместе с тем полагаясь на заверения афинян в доброжелательстве Филиппа, сдают ему без боя Фермопилы, а с ними и всю свою страну. Войдя в нее, неприятель сбрасывает маску, заявляет свои симпатии фивянам и провозглашает Фокиду частью Македонии. Разгром был страшный – все было разрушено дотла, так что, когда Демосфен проезжал по той местности двумя годами позже, его взорам представился вид неописуемого горя и страданий. Сам Филипп, по-видимому, устрашился своей работы и позднее взваливал всю вину на фивян, но напрасно: сделавшись почти неограниченным властелином Греции, он мог одним словом приостановить мстительные порывы врагов Фокиды. Он этого не сделал, – и вся пролитая кровь, все неслыханное насилие пали на его голову несмываемым позором, неискупляемым проклятьем.
Что в это время происходило в Афинах, можно себе представить без труда. Подобно внезапному раскату грома, разнеслась по городу злая весть о падении Фермопил и участи фокийцев: потрясение было огромно. В ярости и ужасе афиняне готовы были порвать только что заключенный трактат и объявить Филиппу войну; но Демосфен успокоил их речью “О мире”, в которой указывал на нелепость негодования за катастрофу, в которой они, афиняне, сами виноваты, и доказывал безумие воинственных проектов в виду тяжелого и изолированного положения государства. Афиняне притихли, внимая этим трезвым словам, и мир не был расторгнут вплоть до 340 года.