День Ангела
Шрифт:
Никита с неприязнью смотрел на обнимающуюся парочку, в любовном раже топтавшую друг другу ноги, и злорадно себе думал, что вот у этих, чьи волосы, белые и черные, перемешались сейчас, у этих, которые считают, что сейчас они одни на целом свете, и потому целуются самозабвенно и без оглядки, что у этих вот, ошалелых и вдохновенных, все впереди. Все, все-е впереди! Они еще узнают, почем фунт лиха. И этот красавец скрипач, придет момент, неожиданно возвращаясь среди ночи, еще застанет свою чокнутую грачиху в объятиях какого-нибудь — хорошо знакомого — засранца и пойдет бродить под дождем или снегом, проклиная тот день и час, когда… Когда
…Где-то он ее видел, эту грачиху? Уж очень знакомая прическа.
И Никита, мучась вопросами, разнообразными и тяжкими (что теперь у них с Аней? И если, как видно, больше уже ничего, то с каких слов и действий начинать раздельное существование? Во что его втягивает хитрая бестия Пицца-Фейс и не соскочить ли, пока не поздно? Что делать с материным очередным запоем? И где он, черт возьми, видел эту грачиху? А также кого напоминает рыжая лиса?), отправился к остановке рейсового аэропортовского автобуса, чтобы добраться до метро, потом вылезти на «Чернышевской» и пешочком, под дряблым похмельным солнышком, добрести до Седьмой Советской, до Пицциной квартиры, и получить денежки. С денежками мировые проблемы решать будет легче.
Аня сидела сгорбившись, поджав под себя одну ногу, и смотрела на электронных вуалехвостов, что кружились в спектрально-голубой водице монитора, невесомые и совершенные. Повторяющиеся плавные движения рыбок завораживали Аню, гипнотизировали, и ни одной плодотворной мысли не было в бедной ее головушке. Сколько она так сидела? Пять минут? Час? Три часа? С тех пор как выставила надоеду Войда, не по-хорошему проказливого, так и сидела.
Он отладил компьютер и повел себя покровительственно и бестактно. Поцелуйчики в лобик и в щечку, дурацкие наставления по поводу того, как вести хозяйство, объятия по-свойски, бесцеремонная получасовая болтовня по телефону с каким-то Фомой… В общем, Войд решил, что отныне Аня его девушка. И Аня его выставила, по счастью успев поймать за руку, когда он попытался прихватить с собою Никитины ключи.
— Войд, мне работать надо, — сказала она. — Шел бы ты… домой. Переодеться там, побриться…
— Хорошо, Энни, — покладисто согласился Войд, — я вечером тут буду как штык. С букетами, с конфетами, с приветами. Жди, любимая.
— О господи, — прошипела Аня в сторону и твердо решила, что не откроет. Сдался он ей, стыдоба какая. Что теперь вообще делать-то? И она, продираясь сквозь ядовитые и колкие, словно тернии, мыслишки, сквозь жгучие, словно крапива, воспоминания, без особого успеха внушая сама себе (поскольку Никиты не было), что все как-то перемелется, включила компьютер в твердом намерении закончить реферат. И дальше гад морских, точнее, электронных не продвинулась. Так и пялилась на красивенькую заставку.
Сидела поджав ногу, тупела и остывала и сама превращалась в аквариумную рыбку, которые мечутся туда-сюда, от одной стеклянной стенки до другой или по кругу, или, уткнувшись в стекло, смотрят бездумным взглядом на жизнь внешнюю. За аквариумным стеклом, на воздухе, жизнь бурлит, по-городскому пахнет бензином и гамбургерами, растет трава на газонах, в витринах висит недурная одежка с ценниками, на которых указан процент скидки, люди трясутся в маршрутках, пьют колу, едят мороженое, листают «Космополитен», читают Коэльо и Мураками, целуются в метро, стригутся в парикмахерских
Одним словом, Аня, бедная рыбка, нуждалась в утешении. Саму себя утешить не получалось ни за что, только еще хуже выходило. И она, пересилив себя, тряхнув головой, чтобы отогнать наведенный вуалехвостами морок, сползла со стула, потерла отсиженную ногу всю в кусачих мурашках и похромала на кухню, мириться с Эм-Си Марией, с которой не разговаривала от досады на саму себя. А та, понятное дело, надулась от такой несправедливости и тоже не разговаривала, являла Ане свою бумажную ипостась, немую и стервозную.
— Эм-Си… — робко позвала Аня. — Эм-Си, ладно тебе…
Плотно приклеенная Эм-Си слегка пошевелилась на сквознячке, но не ответила, показывала характер. Но Аня знала, уверена была, что это ненадолго. Сейчас старушка начнет гримасничать, подожмет губы, нахмурится, недовольно тряхнет бусами, и отношения постепенно наладятся.
— Эм-Си… Чем я-то виновата? Так все паршиво сложилось, — объясняла Аня. — И как дальше быть, я не знаю. Это только ты у нас всегда знаешь, как дальше. Научи, а? Эм-Си, голубушка…
— Голубушка, — проворчала, передразнивая, Эм-Си и шмыгнула носом, а потом замолчала надолго, и Аня испугалась было, что примирение не может состояться и придется долго, много дней, ждать, пока Эм-Си оттает. Но та заворочалась, зашуршала и ворчливо пропела себе под нос: — О, мой сад, это мой са-а-д!
— Эм-Си, это что? Я никогда не слышала, — встрепенулась Аня.
— Не надо тебе было, вот и не слышала, — ответила Эм-Си, все еще не глядя на Аню, но контакт, похоже, состоялся. А дальше… Дальше отношения раскрутятся к их с Эм-Си обоюдному удовольствию. Так всегда бывало. — Не надо было, вот и не слышала, — повторила Эм-Си. — Песня такая, про мой сад. Про то, как я растила фрукты на продажу, когда этот сквернавец, мой муженек, бросил меня с тремя малолетними дочерьми на руках под предлогом того, что я не умею рожать мальчиков.
— А на самом деле?.. — спросила Аня.
— А на самом деле, сама понимаешь почему. Потому что заезжая бродвейская шлюха с гладкими телесами из цветного шоу сверкнула надутыми сиськами у него перед носом. Он всегда был до шлюшек лаком, а собой красавец, каждой шлюшке лестно такого напоказ выставлять. Вот и пришлось мне какое-то время, пока младшую грудью кормила, а о контрактах, так случилось, и речи не шло, апельсинами торговать… — поведала Эм-Си и тут же накинулась на Аню: — А у тебя, я спрашиваю, что за вселенская катастрофа? Семеро по лавкам, один в люльке и еще двойня в животе? А кормилец обобрал до нитки и с марсианкой утек?
— Ой, Эм-Си, ну ладно тебе… — вконец расстроилась Аня. — Спела бы ты лучше.
— Хорошо, птичка моя, — вздохнула Эм-Си и закачалась, запарусила, захлопала входя в ритм песни, которую Аня никогда не слышала, хотя ей казалось, что она досконально знает весь репертуар Эм-Си Марии. — Ох-хо! — хлопала Эм-Си и трещала бусами. — О мой сад, это мой сад!
В моем саду растут апельсины, и персики, и крупные синие сливы, и виноград. На солнечном склоне растет виноград! О мой сад, это мой сад! —