День Добрых Дел: отголоски истории
Шрифт:
Потом начались поиски перевода оригинала, его чтение, восхищение непохожестью сценария фильма на оригинальный вестерн, еще один просмотр того же фильма, но уже в частной синематеке, в одиночестве, перед экраном телевизора, и – полное безразличие к чистым листам бумаги, ждавшим его на письменном столе. Но аналитический ум требовал работы – что будут читать через сотни лет, и он окунулся в мир Шекспира, чтобы попробовать понять – почему. Не найдя быстрого ответа на страницах трагедий, он опять пошел в синематеку, уже для того, чтобы пересмотреть экранизации Шекспира. И, на уровне «Ромео и Джульетты», начало приходить понимание – да, пусть моя история примитивна, пусть она также слащава, как эстрадная песенка, но я ее нарисую так, что эта слащавость будет меркнуть перед искренностью чувств – попробуйте так написать: "Весть об изгнании Ромео страшнее смерти тысячи Тибальтов".
Ночью приснился сон – Сергей Прокофьев и Нино Рота сидят на
А экранизация тем же режиссером «Гамлета» его просто ошарашила – перестановки привычного текста, вчерашний плейбой, сходящий с ума от осознания собственной никчемности, его объяснение в любви – одной фразой, но какими глазами – все это толкало назад, к доставшемуся в наследство от бабушки томику Шекспира, изданного одной книгой на папиросной бумаге. Тогда-то он и обнаружил, что между первой и второй сценой заключительного – пятого – акта нет логического единства. Возникало ощущение, что изначально там был какой-то текст, предваряющий появление Гамлета и Горацио в замке. Судя по словам Гамлета, они с Горацио о чем-то говорили по дороге с кладбища. Но о чем? Почему Шекспир выбросил этот текст?
Теперь пришла очередь библиотеки. Он приходил туда с самого утра, подходил к полке «Шекспироведение» и брал наугад первую попавшуюся книгу. Подумать только, сколько бреда было написано за эти столетия, ни на миллиметр не приближавшего к пониманию этого чуда. Попробуем по-другому. Он вернулся к «Ромео и Джульетте», перечитал «Отелло», да, фатум, предопределенность событий, причинно-следственная связь поступков, Гамлет не мог не осознать, что он – виновен в смерти Офелии. Ернические рассуждения о судьбе праха Александра Македонского, наше слово – оно обязательно отзывается, это – закон жанра, должны были предстать уже в совершенно ином – драматическом контексте. Если трагедии суждено повториться в фарсе, то почему фарсу не повториться – в трагедии? Но почему Шекспир все-таки выкинул этот текст? Его глаза блуждали по книжной полке и вдруг остановились на корешке – Исаак Ньютон, Замечания на книгу пророка Даниила и Апокалипсис святого Иоанна, – рука потянулась, но в этом уже не было нужды. Конечно, схоластика. Они же с Горацио – студенты. А что тогда изучали в университетах? Конечно, и в первую очередь, схоластику. Если Шекспир сказал «а», он должен был сказать и «б». Упомянув Виттенберг, автор должен был, пусть вскользь, но коснуться этой части жизни своего героя. Значит, по дороге от кладбища к замку шел схоластический спор. И выкинул его не Шекспир, а хозяин театра, Вильям, это же ересь, епископ сразу прикроет мой театр. Но что там было написано? Попытаться восстановить этот текст – вот это – задача! Жизнь приобретала – смысл. Он тут же, в библиотеке, набросал несколько строк. Нет, не то. Надо писать на английском, точнее на английском самого Шекспира, больше того, надо представить, что мог думать в то время сам автор, надо постараться, пусть на мгновение, но – стать Шекспиром.
Окрыленный этой мыслью, он вернулся домой, достал папиросный томик Шекспира, ну что, брат, наше свидание – надолго. Питер стал буквально по крупицам вычитывать «Гамлета», нет, без библиотеки, без учебника староанглийского – не обойтись, а почему – библиотека? Питер встал из-за стола и направился к двери. Остановившись у вешалки, он было взял свою ставшей знаменитой в богемном мире черную фетровую шляпу, но тут же повесил ее обратно. Хватит, мальчик, если хочешь научиться думать, как Шекспир, то сначала надо научиться – скромности. Он вышел и направился в квартал, известный своими антикварными магазинами и букинистическими лавочками.
Шекспир, нет, пожалуй, тот русский кинорежиссер, полностью изменил его жизнь. Он перестал подходить к телефону, прежние знакомые, даже издатели и богемные тусовки перестали интересовать его. Потом он перестал и выходить из дома, заказывая, все-таки, от тебя есть какой-то прок, по телефону, в лавочке на углу, пиво, табак и – продукты. Прошла зима, монолог Гамлета был давно закончен, но Питер переписывал и переписывал его, жизнь – она же не может закончиться. Или сделать еще один шаг, пойти, навестить когда-то называвшимся другом критика, показать ему текст и услышать – здорово, но ты же понимаешь, что это – никто не опубликует. Потом – вежливый стук в дверь, вопрос хозяина – а когда вы собираетесь платить за квартиру, пустая чековая книжка, пустая голова, прогулка по антикварным магазинам, теперь с целью продать свой чернильный набор и сам стол, оба в стиле «ампир», выход на набережную, разговор с бродягой, если самому Александру Македонскому было суждено стать пробкой для бочки, то какая разница, как превращаться в эту пробку, и – покупка спального мешка.
Поэтому, когда его неожиданный знакомый, хозяин дорогой машины и клетчатого лыжного костюма, у него и почтовый ящик точно такой же, на вопрос – что вы читаете – ответил – слова, слова, слова, то Питеру
Исчезновение его нового знакомого, Питер, сидя у магазина на своем мешке, прислушивался к разговорам, взбудоражило городок, последней его видела булочница из окна своего кафе, когда он шел один, с совершенно ранним для апреля пляжным полотенцем, к набережной. Тела – не нашли. А Питер, как-то просматривая содержимое помойного ящика, вдруг обратил внимание, что клетчатого почтового ящика у дома его случайного прежнего знакомого уже нет, а на его месте висит какая-то табличка. Наверное, объявление о продаже дома, подумал Питер, но что-то заставило его подойти и прочитать: «Если вы устали с дороги, зайдите и присядьте под каштаном.» Интересно, кто же откликнулся на это приглашение, если хозяин после этого визита взял полотенце и пошел к морю. Питера вдруг осенило – эта была Она. Сама. Она – откликнулась на приглашение, наше слово – отзывается всегда, дождалась хозяина и сказала – сегодня очень жарко, может, пойдем искупаемся?
А сейчас о лыжном костюме спросила эта женщина. Значит, они были знакомы. Все-таки, это фатум. Когда тот летний сезон закончился, и салон закрылся, то Питер для себя решил, что, если ему суждено ее увидеть, то он обязательно увидит ее. Через два года так и произошло. Питер никогда не беспокоил своим внешним видом центр городка, а тогда пришлось, потому что хозяин артишокового поля, предоставивший ему укрытие, попросил помочь побелить в кухне потолок. Он жил как раз в центре, и его окна выходили на площадь. Поэтому тем воскресным утром он увидел ее, сидящей на своем креслице у лотка с цветами. Он смотрел на нее из окна, она стала еще светлее, в голубых джинсах, в изящной цвета хаки курточке, накладными карманами подчеркивающие ее фигуру, среди цветов, с чашечкой кофе на тротуарной плитке. Но это – еще не фатум, кто-то, тот, кто должен был встретиться, сходил с поезда, а кто-то мог стоять на перроне, но предпочел ждать отправления того же поезда в кафе. Сейчас Питер мог спокойно спуститься к этой женщине. А вот когда Фра Джованни не пустят в Мантую, тогда-то и наступит фатум. Поэтому в то воскресное утро он глубоко вздохнул и – закрыл окно.
А сегодня…Питер посмотрел на себя в маленькое ручное зеркальце примотанное за ручку проволокой к балке. Надо немного побриться, оглядел руки, ногти, как так можно, хорошо, что есть, чем постричь, да, и этот лыжный костюм, Питер стянул его себя и достал из мешка рабочий комбинезон, тот самый, в котором он белил тогда потолок в кухне хозяина артишоков, и который, жена хозяина тогда тщательно выстирала комбинезон, тот ему после работы – подарил. А вот сегодня ворота Мантуи оказались закрыты – и она сама пришла к нему.
Глава четвертая
Ставни открывать – не хотелось. Идти к соседу и просить поднять жалюзи – тоже. Да и особой нужды в этом не было. Света в столовой от разбитого проема веранды было предостаточно.
Накануне Синтия долго не могла уснуть. Она прислушивалась к завываниям ветра в трубе камина – нет, это меня зовут – не ангелы. Она перебралась спать в гостиную много лет назад – подниматься в свою комнату уже не хватало сил. Синтия устроила себе кровать на раздвижной банкетке, которую когда-то Валет с Алексом стащили вниз из гостевой комнаты. Они же поставили напротив банкетки и журнальный столик с телевизором. Мама, тебе здесь будет неуютно, Алекс заметно нервничал, а зимой гостиную и вовсе не прогреешь, ничего, Валет мне сделает запас дров, буду топить камин, зато летом будет прохладно.
Дом был старинный, его ставил еще прадед Синтии, камин был под стать ушедшим эпохам, дети могли зайти в него, не наклоняя голову. Рядом с креслом стояло фамильное кресло – резьба очерчивала прямую высокую вертикальную спинку и массивные подлокотники. В кресло редко кто садился – вечера у камина тоже канули в прошлые эпохи, семья предпочитала собираться в столовой, это повелось со времени деда Синтии, который как раз и делал здесь последний ремонт – уменьшил залу, но расширил столовую и обустроил в углу за камином туалетную комнату. Между камином и туалетной комнатой образовалась ниша, стены камина были широкие, в которую поначалу складывали дрова, а когда совсем перешли на электрическое отопление, туда и задвинули фамильное кресло. Когда Валет с Алексом притащили банкетку, она попросила поставить ее изголовьем к противоположной стенке камина, так мне будет и уютнее, и теплее. Потом, когда осенью Валет сложил в нишу поленницу, кресло опять вернулось на свое привычное перед камином место. Сандра, в один из приездов, рассказала о своих детских страхах, которые вызывал у нее камин, она вообще была фантазерка, в детстве играла на чердаке в пиратов, а, когда женское начало стало брать в ней верх, она перебралась играть в гостиную, где пододвигала кресло к окну, забиралась в него с книжкой из маминой библиотеке о святом Граале, и, закутавшись в бабушкину белую шаль и красный шелковый платок, изображала Гвиневру, ждущую своего Ланселота.