День гнева
Шрифт:
– Так когда же ты видел Курдюмова?
Иностранец Федоров потянул носом, проглатывая разжиженные слезами сопли, и ответил честно.
– Ровно неделю тому назад.
– Где?
– Он мне свидание на Центральном телеграфе назначил. И заставил от своего имени телеграмму в Женеву отправить.
– Содержание помнишь?
– "Операции блока 37145 разрешаю. Федоров", - четко ответствовал на вопрос Федоров.
– Кому же ты такое распоряжение отправил, а, Федоров?
– Почтовому абонементному ящику. Индексы там сложные. Их не помню.
Кузьминский
– Легко как серьезную информацию отдал. Почему?
– Я смертельно боюсь тебя, Витя. Смертельно, - признался Федоров.
– И с тех пор не видел его больше?
– Нет. И не ожидал увидеть. Он, по-моему, попрощался со мной навсегда.
– Ну, что ж, допивай и при. Я с тобой тоже прощаюсь. Но не навсегда.
Федоров и не хотел, но допил. Угождал, чтобы побыстрее освободиться. Утер губки бумажной салфеткой, глянул на Кузьминского умильно-вопросительно.
– Я пойду?
– Что ж бутерброды не доел? Деньги плочены.
– Извини, не лезет. Будь здоров.
– Буду, - уверил его Кузьминский.
...На бегу, натягивая плащичок, Федоров выскочил на Васильевскую. Проверился, как учили. Вроде никого. Заскочил на Тишинский рынок и там проверился еще разок, основательнее: с известными только ему служебными входами, с неожиданными торможениями, со стремительной пробежкой сквозь толпу барахолки. Никого.
У аптеки нашел единственный в округе телефон-автомат с будкой, влез в нее и еще раз хорошенько огляделся. Троллейбус на конечной остановке, в который уже набились пассажиры, теперь со скукой рассматривавшие его, Федорова. Рафик, из которого суетливые предприниматели переносили товар в ближайшую коммерческую палатку. "ИЖ" - фургон с подмосковными номерами, в котором безмятежно спал с открытым ртом рыжий водитель, пешеходы, пешеходы, за которыми не уследишь. Федоров снял трубку и набрал номер.
30
Магнитофонная запись.
Звуки, издаваемые наборным диском.
Голос Федорова: Алуся, это я, Митя Федоров.
Алуся: Ну?
Федоров: Здравствуй, Алуся.
Алуся: Господи! Ты по делу говорить будешь?
Федоров: Меня сегодня Кузьминский достал насчет Ивана.
Алуся: Ну, и ты, естественно, заложил его с потрохами.
Федоров: А что мне было делать, а что мне было делать?! Этот мерзавец готов пойти на все! Его люди могут убить меня, когда угодно!
Алуся: Господи, какой идиот!
Федоров: Кто?
Алуся: Ты, ты! Идиот, да к тому же засранец!
Федоров: Я с тобой ругаться не намерен, Алуся. Что мне делать?
Алуся: Что ты ему отдал?
Федоров: Текст телеграммы и дату встречи с ним.
Алуся: И все? Точно все?
Федоров: Клянусь.
Алуся: Боже, но какой мудак!
Федоров: Кто?
Алуся: Ты, ты! Клади трубку и больше мне не звони.
Федоров: Значит больше никаких поручений не будет?
Алуся: Клади трубку, говнюк!
Конец магнитофонной записи.
Глядя на Кузьминского, Казарян
– Ах, эти девушки в трико, так сердце ранят глубоко!
– Ранят, - послушно согласился Кузьминский.
– Думал, просто профурсетка.
А Спиридонова изумило другое:
– Техника-то до чего дошла! Что, Саня, теперь дистанционный микрофон уже и голос трубки взять может?
– Вряд ли. Паренек рыженький, которого мне с аппаратурой Воробоьев дал, - истинный клад. Высокий профессионал. За какой-то час все оформил так, чтобы Федоров звонил по этому автомату, уже хорошо подготовленному к записи. Я рыжего премирую, истинный бог, премирую.
– Не за что премию давать, Саня, - заметил Казарян.
– Премию надо платить не за наш навар, а за его работу. Премирую, обязательно премирую!
– еще раз поубеждал себя Смирнов.
– А теперь, ребятки, ваше мнение о привязке Федорова к нашему делу.
– Дурачок, ослик на всякий случай, используется в темную. Пустышка, Санек, полная пустышка, - безапелляционно заявил Казарян.
– Меня смущает подпись в телеграмме - Федоров, - подкинул материал для размышлений Смирнов.
– Наверняка, телеграмма факсимильная. А подпись в банке Федоров оставил во время длительного своего пребывания за бугром. Курдюмов его, наверняка, в Женеву свозил для оформления фиктивного вклада. А телеграмма из Москвы - доверенность на анонима под числом. Вот и все пироги. Федоров теперь никому не нужен.
– Даже мне, - грустно подтвердил Кузьминский.
– Вы согласны с алькиным резюме?
– спросил Смирнов и осмотрел своих бойцов. Бойцы согласно покивали.
– Ну, с почином нас. Первые реальные результаты расследования. До конца развернуть пустышку - это тоже результат. И вдобавок - Алуся.
– Моя старенькая и вдруг совсем новенькая Алуся, - мечтательно вспомнил о любимой Кузьминский. И не удержался, повторил заразительный казаряновский куплет: - Ах, эти девушки в трико, так сердце ранят глубоко!
31
С давних пор они полюбили существовать в этом казенном доме ночами. И революционные, и послереволюционные, и пятилеточные, и военные, и оттепельные, и застойные, и перестроечные, они размышляли и действовали в ночи, когда ординарный обывательский мир, управляемый животными инстинктами, беззаботно и бессмысленно спал.
Англичанин Женя, лицо которого частично (челюсть и рот) было освещено строгой, удобной и дорогой настольной лампой, сидел за письменным столом, рассматривая, видимо, свои нежные руки, лежавшие на ослепительно яркой лужайке столешницы. Настольная лампа нынче была единственным источником света в громадном кабинете, и поэтому силуэт плейбоя Димы еле просматривался на фоне деревянной панели стены, вдоль которой плейбой прохаживался.
– Почти с нулевым допуском можно предложить, что Смирнов стопроцентно вычислил так называемый светский круг Курдюмова, - сделал окончательный вывод Англичанин и указательным пальцем правой руки волчком раскрутил на сверкающем зеленом сукне сверкающее автоматическое золотое перо.