«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.

Кузнецов Юрий Николаевич

Начало баллады

В маленьком городе, где бывать нельзя В советском барокко, утроенном слезой, По октябрю, обжигаясь, скользя Повторяя мотив, сочиненный давно… Городок был прост — его пути Неисповедимы, как сказал бы Фрейд. Проживала в нем девушка, лет тридцати. Пусть не камень, так хотя бы твердь Оживала, удлиняя строку Здесь, на окраине нового материка. С кем-то ведь надо пережидать пургу А потом расставаться наверняка. Совершая то, что свершает жизнь. Оставляя ей время побыть собой. Даже время можно теперь

отложить Хоть на время. И стать навсегда другой.

* * *

Сумасшедший поэт видит смысла нить И выходит к городу по проводам. Провода начинают гудеть и ныть И горды собою, как никогда. Он сегодня решился вновь на побег На забег, пусть никто не знает, как он устал. Он вернулся в город, вновь сотворить В чем однажды будет гореть металл. Обернулся и знает — здесь будет сад. Наклонился умыться живой росой И уйти в одну из своих засад. Где забудет себя, как и нас с тобой.

Ожидание зимы

Давали Федру. Не додали…

В. Аксенов.

Мех, замерзающий под окном. Пахнущий мех в золотом лимузине Я как всегда говорил о другом. Но навсегда те слова исказили Пересечение мелких деталей, То ли снежинок, может, чаинок Мороза, казалось, опять не додали. Так начинается поединок. Снега — разбить эти темные стекла Но закипает кофе в стакане Пар заставляет стекла намокнуть И удержать наше время на грани…

Вечером

Легкие не впускают в себя мальборо Как слишком ясное будущее — знак небес. Без облака, как бы стриженное наголо, Это будущее слишком наперевес. Я ведь опять потерялся в нем. К ним хочу, где гуляют, где ресторан. Где все понятно и где вдвоем Заблудиться проще, чем взять сто грамм. Нашу музу тискает рок-н-ролл Звуком морит ее виски, кричит. Я увидел ее с четырех сторон, Нашу музу, и пошел в общепит.

* * *

Сны похожи на сны. Отвечай, не подумав, ты кто? Между звуком и телом не надо зазора Словно снова другой пустоту заполняет пальто. А за снами шпионить — не хватит ночного дозора Эти сумерки снова проворнее всех Снов, фантомных твоих приближений. На скамейке роса рассыпает свой мех Но боится расчески, не меньше твоих отражений Наши «бродские» песни надежней всех. Говорю, тридцать лет загубив по окраинным клубам, Где ты тоже имела немалый успех У прыщавых студентов, знающих про Гекубу.

* * *

Рок-н-ролл играет в твоем углу Превращая себя в себя. Это чудо почище, чем рождество Или ему родня. Веру в знойные города Что пунктиром прошла сквозь мозг Нам пришлось отдать за глоток огня… Только выпить не удалось.

* * *

Как легко тебе — «небо надежды»! В небе тоже ведь кто-то живет Вот и мучается в безбрежном, В разлинованном пилот. Изучая движенья экрана — Строчки облака на голубом — Два героя танцуют, пусть спьяну, Да болтают опять о своем. О чужом не выходит сегодня: Небо близко, но хочется спать. Два уставших спустились на сходни Восходящее

солнце толкать.

Василий Сыроежкин

Страница

Страница убористым почерком — Кто-то оставил знак. Страница с прощальным росчерком Среди деловых бумаг. Страница серьезного текста Среди анекдотов и поз. Страница, занявшая место Истерик, мольбы и слез.

На ходу

Я выйду на ходу Из всех вагонов жизни, Оставив чемодан В оплаченном купе. Случайные попутчики По мне не справят тризну, А старые друзья Рассеются в толпе. Я буду помнить шаг — Последний и крылатый И тот финальный свист, И сдернутый стоп-кран… Я выйду на ходу Из всех вагонов жизни, Оставив вам стихов Последний чемодан.

* * *

Нет больше этого мотива. Погас. Исчез из головы. Твой друг-игрок «Локомотива» Не пил и не курил травы. И оттого в рядах умерших Мне не хватает лишь его. Послушай! Это бьется сердце! Не предвещая ничего.

Одна

Одна уезжает в Томск, другая в Сургут на год, Здесь ливни по крышам бьют, вода замерзает в лёд. Деревья исходят смолой, жужжит насекомых рой: Одна из Сургута на час, другая из Томска — домой. Смурнеет мучнистая высь и мерзко исходит дождём, Мы ждём из Сургута вестей. Из Томска уже не ждём. Они к нам придут, смеясь, и так же легко уйдут, Когда поезд объявят на Томск и самолёт на Сургут.

Мария — юный возраст

Мария — юный возраст лежала под ольхой, В её худой ладошке светился золотой, А дома мама злая грозила кочергой, И старый отчим пьяный едва не пнул ногой. Мария — юный возраст мечтала и плыла По бурным водам Стикса под знаменем Орла… А дома подгорали на газплите блины И брат опять подрался и разорвал штаны. Мария — юный возраст зарылась в лопухи, Её друзья — подруги такие дураки, И дома всё не ладно, и дед вчера сказал: «Иди гуляй, шалава!» и серьги отобрал. Мария — юный возраст в коричневых туфлях, С красивой шевелюрой, с заколкой в волосах С огромными глазами заплакала навзрыд, И дома все сказали: «Ну что за мрачный вид?» И брат штаны заштопал, и дед ворчать не стал, И мама приласкала, и отчим не пристал, И в худенькой ладони согрелся золотой, Мария — юный возраст лежала под ольхой…

Аскорбиновая кислота

Единственный больной, сидящий у стола. Мучительный массаж, а после — процедуры. Старушка Шнеерзон сегодня умерла; Не вынесла высот своей температуры. Веселый душ Шарко, резиновые шланги, Протянутые вдоль штативов с кислотой. И снова только сон мне прикрывает фланги, А голос главврача опять бросает в бой. Я плаваю во сне, а чаще в нем летаю, Мне женщины, смеясь, рассказывают сны… Но где-то через час я мрачно просыпаюсь И вижу лишь массив облупленной стены. Единственный больной без страха и упрека Прикованный к коляске — водитель-инвалид. Я выплыву однажды из сумрачного дока Без ног, идей, забот, претензий и обид.