День «Икс»
Шрифт:
— Того человека... — тут парень понял, что проговорился, но было уже поздно: слово сорвалось с языка.
— Ну, продолжай! — Вальтер наклонился к парню и в упор глядел в его косящие от страха глазки. — Да не дрожи ты, мальчишка! Отвечай, если тебе дорога жизнь!
— Я не знаю этого человека...
— Но ты признаешь, что чемодан твой?
— Да, да, только я не знаю, кто этот человек. Он дал мне сто марок и сказал, что если я положу чемодан туда, где вагонетки выходят из-под земли, то получу еще столько
— Что в чемодане?
— Не знаю.
— Как открывается чемодан? — с этими словами Вальтер повернулся к столу, чтобы взять чемоданчик.
В этот же миг парень бросился к двери, но Фелльнер преградил ему дорогу.
— Э, брось, не дурачься! — и он положил чемоданчик под ноги парню.
— Что здесь?
— Сколько сейчас времени?! — вместо ответа вскрикнул парень.
— Одиннадцать часов тридцать две минуты.
— Тот человек сказал, — в двенадцать будет взрыв!..
— Фелльнер, наручники! — крикнул Эрих. — Быстро, все в машину.
В мгновенье щелкнули стальные замки наручников. Эрих схватил чемоданчик, крикнул: — «До свидания!» — и все трое ринулись вниз по лестнице. Они даже не расслышали, как секретарь бросил вслед:
— Осторожнее, товарищ Вальтер!
...Вот и кончилась черта города. Шоссе шло все в гору, с обеих сторон к нему подступали деревья. Фелльнер, включив сирену, гнал машину, как самоубийца. Эрих сосредоточенно смотрел на часы — красная секундная стрелка бежала круг за кругом, отсчитывая то, что уже не возвращается.
Гейнц совсем потерял голову от страха. Он то молился, то плакал и просил прощенья...
До двенадцати оставалось семь минут, когда Эрих Вальтер велел тормозить. Он был очень бледен.
— Фелльнер, если через десять минут после взрыва я не вернусь, поезжайте к комиссару и все доложите. Не упустите задержанного!
Выскочив из машины с чемоданчиком, он бросился в лес. Овраг! Нужен какой-нибудь овраг! А вокруг ничего подходящего. Но вот на счастье неглубокая яма, неизвестно кем и для чего выкопанная — опасная ноша летит туда.
Отбежав в сторону метров двадцать, Эрих ничком повалился под толстое дерево. Сердце бешено колотилось, в ушах глухо стучало, глаза заволакивала дымка, по лицу струился пот.
— Почему же нет взрыва? — нетерпеливо приподнял он голову. — Неужели... — И в тот же миг земля дрогнула, вверх полетели черные комья, обломки веток, коры. Подождав еще минуту, Эрих подполз и заглянул в яму. Края ее осыпались, а вокруг клубилось удушливое облако от сгоревшей взрывчатки.
Эрих с трудом поднялся и, устало переступая отяжелевшими ногами, побрел к машине.
...Но Зигфрид Кульман пока ни о чем не знал.
В субботу утром он уехал к своему другу в Мариенфельд за картошкой (надо же на всякий случай обеспечить себе алиби),
А пока он с удовольствием вспоминал о знакомстве в поезде с очень красивой девушкой, — у нее такая смуглая матовая кожа. А волосы! Они какие-то бронзовые. Она, правда, слишком строга, но все-таки...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Инга Келлер, пленившая воображение Кульмана своими бронзовыми локонами и необыкновенной, матовой смуглостью кожи, была в самом деле человеком незаурядным.
Старый Бернгард Келлер рано приметил склонность дочери к рисованию. Это было для него большим счастьем, потому что сам он тридцать лет отдал чудесным вазам, декоративным блюдам, фарфоровым фигуркам и сервизам: Бернгард Келлер был главным художником фарфоровой фабрики «Бауман и сыновья».
Девочке едва исполнилось шесть лет, когда она выпросила у матери бумагу, запретный отцовский карандаш и с увлечением принялась выводить какие-то линии, высунув от усердия розовый язычок. Вечером Бернгард обнаружил на рабочем столе беспорядок: недоставало карандаша с грифелем-лопаткой. Кто посмел взять карандаш?!
Мать, ни слова не говоря, положила на стол каракули Инги. Несколько минут Бернгард, насупившись, рассматривал рисунок, потом, усадив дочь на колени, спросил:
— Что это?
— Я не знаю. Я видела это у тебя в книжке. Наверно, зверь.
— Почему зверь?
— А вот хвост, и лапы, и пасть, и он весь изогнулся, а из глаз сверкает молния...
Да, Бернгард ясно увидел очертания китайского дракона!
С этого дня судьба Инги была решена.
Где-то там, за стенами квартиры, содрогалась мостовая от мерного шага штурмовых отрядов, где-то охотились за людьми и создавали концлагери, грозовые предвоенные тучи заволакивали небосклон — и все это было, казалось, неизмеримо далеко. Бернгард Келлер, высидевший три года в окопах первой мировой войны, не желал больше ничего знать о политике. Он рисовал, он учил этому дочь.
Остальное его не касалось.
В тринадцать лет Инга могла часами листать страницы «Истории искусства», молча изумляясь, как оживал камень под рукой человека: вот граненые кружева Кельнского собора, а вот нежное лицо Уты — кажется, это не камень, а матовая, чуть просвечивающая кожа. И рядом с ней — князь Эккехард. Разве не ясно, что это был хитрый, злой владыка, на его одутловатом лице застыла змеиная улыбка...
Потом в жизнь ворвалась война — с победными реляциями, с бедными нормами продуктов, а позже — с ночными бомбежками.