День именования
Шрифт:
На занятиях Эйверил правильно произнесла руну, заставившую Дугана Доулера поверить, что он — попугай, получила «отлично» за спряжение латинских пословиц, а ее работа по истории, выполненная совместно с Гриффитом, была признана лучшей в классе. Работа эта была посвящена исследованию легендарной земли, на которой стоял Оглесби, и тем временам, когда в дремучей дубраве студенты древности изучали свою примитивную магию. Эйверил с Гриффитом изображали преподавателя и ученика; они на самом деле воспроизвели некоторые древние заклинания, одно из которых воспламенило
После школы Эйверил с Гриффитом, Николаусом, Тамарой и Дейдрой отправились домой к Гриффиту делать уроки. Дом у него был большой, тихий и опрятный, полный книг в кожаных переплетах и комнатных растений. Братьев и сестер у Гриффита не было; родители его сами были учеными и понимали всю важность образования. Мать Гриффита принесла им в гостиную поднос с охлажденным травяным чаем и шоколадными пирожными с орехами и оставила студентов одних; они свалили книги кучей на большой стол из красного дерева и принялись за работу.
Позднее, когда друзья управились с домашним заданием и погоняли друг друга по тестам, разговор перешел к животрепещущей теме — Дню именования.
— Никак не могу решить, — вздохнула Эйверил, мягко подавшись вперед и любуясь отражением своих длинных волос цвета слоновой кости в темном полированном дереве. — А кто-нибудь уже выбрал имя?
Оказалось, что Тамара свой выбор сделала, как и Николаус. Дейдра колебалась между двумя вариантами, а Гриффит сообщил, что у него тайное имя наличествует еще с семи лет. Так что они могли сосредоточить все внимание на Эйверил.
— Я вот думаю — может, что-то, связанное с воздухом? — нерешительно начала девушка, — Ветер?
— Анемон — цветок ветра? — тут же предложил Гриффит, и Эйверил зарделась.
— Пустельга? — сказала Тамара. Эйверил непонимающе взглянула на подругу. Та добавила: — Это такой сокол.
— Нет, думаю, я все-таки не сокол. Скорее уж… что-нибудь белое.
— Белый гусь? — подхватила практичная Дейдра, — Никто никогда не догадается.
— Конечно же лебедь, — вмешался Николаус. — Но это слишком очевидно. Как насчет белой цапли? Или полярной совы…
Эйверил выпрямилась.
— Но ведь это на самом деле не имена, верно? Не что-то глубоко личное, что характеризовало бы меня.
— Может, драгоценность какая-нибудь? — спросила Тамара, — Алмаз?
— Жемчужина, — негромко произнес Гриффит, чуть улыбнувшись и вызвав у Эйверил ответную улыбку.
— Да, скорее что-то в этом роде, — согласилась девушка.
Это было так интересно — подбирать идеальное имя для Эйверил, — что все позабыли о времени. Напомнила им об этом мать Гриффита; друзья поспешно разошлись, сгребая книги и ручки, заматываясь в длинные шелковые шарфы и предвидя холодный ужин и недовольных родителей.
— Останься, — обратился Гриффит к Эйверил; его глаза цвета жженого сахара излучали такие чары, что
— Ну…
— Поужинаем вместе. Родители уходят. Я что-нибудь приготовлю.
— Мне надо позвонить…
— Позвони матери. Скажи ей, что мы работаем над одним проектом.
— Но мы ни над чем не работаем, — возразила Эйверил. Истинные волшебники во лжи не нуждаются.
— Нет, работаем, — заверил ее Гриффит со своей колдовской улыбкой. — Мы ищем тебе имя.
Эйверил и сама понимала, что вернулась домой позже допустимого. К счастью, мать уже устроила нагоняй отцу за его опоздание, и Эйверил просто была добавлена к общему списку жалоб. Девушка, все еще зачарованная, едва слушала родителей.
— Ты не понимаешь!.. — раздался голос матери. А потом: — Никакого внимания!..
— Извини, дорогая, — успокаивал отец, — Мне следовало позвонить, но я думал, что мы справимся с работой быстрее.
— Ужин безнадежно остыл…
— Извини, ма, — послушно повторила Эйверил.
— Если я не получу хоть чуть-чуть времени для себя, то тогда…
— После Дня именования. Обещаю.
— Дорогая, послушай, ему же всего четыре года. Он скоро угомонится и станет вести себя тише. Своди его в парк или еще куда.
Мать издала звук, напоминающий треск рвущейся ткани, — прелюдию к слезам. Отец распахнул объятия. Эйверил опустила сумку с книгами на пол и тихонько слиняла, думая о прощальном поцелуе Гриффита.
На следующее утро она удрала без завтрака, лишь на миг показавшись на глаза матери, которая умоляющим голосом говорила по телефону с агентством нянь. Феликс, сидевший за столом, занимался тем, что пытался вывернуть коробку геркулеса себе в тарелку.
— Пока, ма!
— Эйверил!
— До встречи! Только я не знаю, когда приду. Может, еще будет празднование. Сегодня День именования.
— Эйве… Феликс!
Эйверил закрыла за собой дверь, заглушая мягкий шелест «Фруктовых хлопьев», сыплющихся на пол.
Девушка успела пройти полквартала и уже выискивала в потоке студентов золотистые волосы Гриффита, как вспомнила о своей сумке с книгами. Она так и осталась валяться там, где Эйверил ее бросила, — на полу гостиной; утром все ее внимание оказалось сосредоточено на том, чтобы ускользнуть от житейской драмы, разворачивающейся на кухне. Девушка быстро повернула обратно, пытаясь сделаться невидимой, иначе мать, заметив ее, заведет все сначала. «Я ветер, — твердила она про себя, открывая дверь подъезда, — Я… я морская пена».
«Морская пена! Это же имя!» — с ликованием подумала Эйверил и, не став дожидаться лифта, помчалась наверх, перескакивая через две ступеньки. Белая, словно оперение лебедя, взлетающая на гребнях волн и переплетающаяся с ветром, вечно изящная и вечно непредсказуемая… Эйверил распахнула дверь, оставила ее открытой на случай поспешного отступления и влетела в квартиру — и тут что-то промчалось мимо нее и исчезло за дверью, настолько быстро, что осталось лишь ощущение узловатых конечностей и вспышки.