День, когда умерли все львы

Батухтин Олег Владимирович

Медуза, в отличии от односельчан, благодаря крайней стадии эскапизма, жила счастливой жизнью. Она существовала в основном в своем выдуманном мире, изредка выныривая в реальность, чтобы ухаживать за грядками мака, что спрятались в её густом саду. Остальное время Медуза посвящала иконописи, песнопениям и загадочным ритуалам. Однажды в полнолуние, во время своего очередного таинства, она лишила девственности нашего пастуха Васю Муравкина. Я подозреваю, что это была единственная женщина в его жизни. Но я не могу судить, что отбило его дальнейшее сексуальное желание – тот самый, единственный в жизни незабываемый секс, который своим светом затмит все остальные попытки соития или острая психологическая

травма, которая на всю жизнь отбила всяческую тягу к половым актам. Об этом может рассказать только Вася Муравкин, а он предпочитает обходить эту тему стороной. Однажды Мансур попытался сострить на тему взаимоотношений Медузы и Васи, на что Муравкин резонно ответил, что мой друг вообще потерял девственность с тыквой в огороде деда Игната. На это Мансур не придумал ответа, потому что это была чистая правда.

Я с интересом осмотрел труп Медузы, который с умиротворенным видом покоился на каталке. По своему обыкновению, Аниса была облачена в фантастическое количество предметов гардероба. Под расстегнутым пальто виднелось как минимум три свитера, из-под которых торчал воротник самотканой рубашки. Несколько разноцветных юбок прикрывали толстые, от слоя нескольких гамаш, ноги. Безобразный ком волос на её голове прикрывала бесформенная широкополая шляпа.

Наше молчаливое созерцание прервала Агафья Петровна, которая с кряхтением спустилась в морг. её взгляд остановился на свежем трупе. Казалось, что фельдшер совершенно не удивлена. С другой стороны, Агафья Петровна достигла той возрастной планки, при которой уже люди ничему не удивляются.

– Что с ней? – спросила фельдшер. Она снова нацепила на нос свои очки-телескопы.

– Скорее всего Медуза отравилась химическими испарениями, – ответил участковый, – я проезжал по улице Кыхыма-Тюри, когда на дорогу буквально выпрыгнула тетя Катя, соседка Медузы. Исходя из её истеричных жалоб и криков я понял, что из хибары Анисы валит едкий дым, который уже дошел до дома тети Кати. Из дома действительно дым шел столбом, а вокруг чувствовался едкий запах, будто после химической атаки. Я прикрыл курткой лицо и поспешил в дом. Задымление произошло из-за неустановленного вещества, которое пролилось в затопленную печку из опрокинувшегося на плитке чугунка. Вылив в очаг ведро воды, я начал поиски хозяйки дома. Когда я нашел ее, было уже поздно и мне ничего не оставалось, кроме как привезти её сюда. Родни-то у нее нет. Даже сообщить некому.

Агафья Петровна подошла к каталке и мельком оглядела труп.

– Возьми в том ящике фонарик, – приказала мне фельдшер, указывая рукой в сторону шкафа, – и посвети сюда.

Я открыл ящик и среди многообразия различных инструментов, часть из которых можно со спокойным сердцем отправить в музей медицины, нашел компактный фонарик. Я пощелкал кнопкой включения и фонарик мигая, загорелся.

– Ну что ты там, уснул что ли? – требовательно крикнула Агафья Петровна. У меня складывалась ощущение, что я навечно стал её ассистентом.

Потянув Медузу за нижнюю челюсть фельдшер открыла покойнице рот.

– Сюда свети, болван, – проворчала Агафья Петровна и удовлетворённо хмыкнула, когда я выполнил её просьбу, – да, отравилась, бедняга. Слизистая у нее вся розовая. Фанис, ты опоздал минут на десять.

Участковый виновато опустил голову.

– Ладно, раздевайте ее, – отдала очередной приказ фельдшер.

Мансур в один миг оказался около каталки и в ту же секунду его трясущиеся руки стали шарить по одежде покойницы, пытаясь одолеть несметное количество пуговиц. Мой друг даже не пытался скрыть своего возбуждения. Для него эта была долгожданная возможность поглазеть на обнаженное женское тело, и неважно, что оно было

мертвым. Я же действовал гораздо взрослее: спокойными и методичными движениями снимал с Медузы тот или иной предмет гардероба, аккуратно складывая его в стремительно растущую кучу одежды. Мой сексуальный опыт был несколько обширнее того, чем мог похвастаться Мансур: во-первых, я трогал грудь нашей вечно пьяной соседки Зухры, а во-вторых, когда она уснула, мне удалось засунуть палец в её влагалище. Мансур даже не пытался скрыть своей зависти, когда я давал ему понюхать свой перст, ведь все, чем мой друг мог похвастаться, это то, как его гнал дед Игнат, после того как увидел обесчещенной одну из своих тыкв.

Когда с одеждой было покончено Медуза предстала перед нами такой, какой создал её личный бог. Любуясь телом покойницы я машинально сворачивал рубашку, чтобы положить её к остальной одежде. В нагрудном кармане я нащупал плотный продолговатый предмет, который оказался старым блокнотом. Положив рубашку на столик, который уже начал напоминать прилавок секонд-хенда, я открыл блокнот и пролистал несколько страниц, исписанных мелким убористым почерком. Не успел я прочесть и пары строк, как меня отвлек Мансур.

– Я завидую Васе Муравкину, – мечтательно сказал мой друг, не отрывая взгляда от полной груди Медузы, – кто же знал, что она такая красотка.

– Ты извращенец, – сказал Фанис Филаретович, сам он также был не в силах отвести глаз от обнаженного тела, – сначала трахаешь тыкву, потом стоишь над мертвой женщиной с торчащим хуем.

Мансур стыдливо натянул футболку практически до колен, прикрывая свою эрекцию. Надпись «Олимпиада-80» растянулась на ткани в высоком гротескном шрифте. Сколько я себя помнил Мансур всегда ходил в этой футболке.

– Хватит пускать слюни на несчастную женщину, побойтесь бога, – строго сказала Агафья Петровна уже позабыв, что ещё полчаса назад с вожделением разглядывала пенис Гражданина Галактики, – Азат, бери бланк и начинай заполнять!

Я послушно взял листок и сел за стол, приготовившись к уже привычной мне процедуре заполнения официального документа.

– Фамилия, имя и отчество? – спросил я.

– Аниса Хамидулловна Мударисова, – отчеканила Агафья Петровна. Меня охватило острое чувство дежавю, от которого по спине побежали мурашки. Мне казалось, что я устроился работать в какую-то безумную небесную канцелярию и делом всей моей жизни стало заполнение огромного гроссбуха с именами покойников.

– Дата рождения, – продолжил я.

– Седьмого августа тысяча девятьсот семидесятого года, – ответила фельдшер.

Достаточно быстро заполнив оставшуюся часть бланка мне пришлось лишь ненадолго остановиться на причинах смерти. Я с облегчением отложил ручку и мой взгляд упал на найденный мной блокнот покойной женщины, о котором я уже успел позабыть.

– Что это? – перехватив мой взгляд спросил Фанис Филаретович.

– Какие-то записи… – сказал я, открывая блокнот, – Евангелие от Медузы. Здесь всё на башкирском языке.

Я передал блокнот участковому, так как моё знание родного языка сводилось к паре слов из категории обсценной лексики. Фанис Филаретович с сомнением полистал записи и с виноватым видом заявил:

– Я не знаю башкирского языка, Агафья Петровна, может вы знаете?

– Не знаю я ваших басурманских языков, – проворчала фельдшер.

– Я знаю! – с гордостью выпятив грудь сказал Мансур, – не так уж я и глуп, как принято полагать.

Участковый передал блокнот Мансуру, и тот, с видом академика, принялся перелистывать страницы. Я видел, с какой гордостью поглядывает на нас новоявленный эксперт по башкирской филологии. Его глаза возбужденно блестели, а руки нервно тряслись.