День космонавтики
Шрифт:
— Ттак ты попросишь? Вы же, вроде, кореша, он тебе не откажет…
Последняя пуговица улетела куда-то вбок.
— Или мне отрезать ещё что-нибудь… ненужное?
Лезвие обозначает движение вниз, по направлению к паху Кулябьева, но постанавливается на полпути. Перегибать всё же не стоит, как бы не обмочился прямо тут. Беспредел тоже должен иметь свои… пределы.
А Черняку указание, похоже, не требуется — он торопливо выскакивает из своего убежища, с грохотом опрокидывает стул, спотыкается о следующий и чуть ли не на четвереньках вылетает из класса. Хочется
— Вот и хорошо! — «бабочка» прячется в ладони, сложив с лёгким звоном стальные крылышки. Я поворачиваюсь на каблуках и сопровождаемый потрясёнными взорами всего класса, иду к своей парте. Мне нужны ещё две или три секунды, чтобы сесть и незаметно засунуть нож в чехольчик из сложенной вдвое картонки, которую я предусмотрительно примотал пластырем к внутренней стороне лодыжки. Если мне на самом деле сподобятся устроить обыск — хрена лысого они его там найдут…
VIII
Вошедшую педагогиню встретила мёртвая тишина и перепуганные взгляды. Кудряшова, а за ней ещё одна девочка, прижавшаяся к стенке возле шкафа, стали пробираться к выходу, где-то позади раздался громкий всхлип. Девушка — именно девушка, а никак не взрослая училка, лет двадцати самое большее, в легкомысленных кудряшках, длинной, почти до щиколоток узкой юбке и белоснежной блузке с кружавчиками — обвела класс недоумённым взглядом, отдельно задержавшись на содержимом кулябьевского портфеля, усыпавшего проход.
— Что-то случилось, ребята?
Если сейчас позволить кому-то отвечать, — с оглушительной ясностью осознал я, — начнутся половецкие пляски с непредсказуемым финалом. Конечно, практикантка (точно, это же одна из студенток педвуза, присланных на практику!) это не завучиха, и даже не полноценная учительница — но на то, чтобы поднять кипиш её хватит с лихвой. Скорее всего, пошлёт кого-нибудь — да хоть ту же Кудряшову, вон она, уже почти подобралась к ней по стеночке, — за старшими товарищами, и тут такое начнётся… Ножа-то у меня может, может, и не найдут, но я бы предпочёл, чтобы разбирательство состоялось как можно позже — лучше всего, завтра, когда эмоции поулягутся, да и острота восприятия учинённого мною безобразия притупится. А значит, как говорил Папанов в известном фильме: «куй железо, не отходя от кассы…»
— Екатерина Андреевна, он… — всхлипнула, было, Кудряшова, но я не дал ей говорить.
— Тут маленькая неприятность вышла. — я изо всех сил старался, чтобы голов мой звучал беззаботно. — Вова Черняк решил пошалить и выбросил мою сумку в окошко. Ну, я объяснил ему, что так поступать нехорошо, Вова проникся и побежал на двор, за сумкой. Сейчас вернётся.
По коридору торопливо простучали подошвы, дверь распахнулась настежь, едва не снеся хрупкую Екатерину Андреевну (так, оказывается, зовут практикантку), и на пороге возник Черняк. Физиономия перекошена, глаза вытаращены, шевелюра всклокочена, мокрую, заляпанную грязью сумку он прижимает к груди, как спасательный круг.
— Вот видите,
Строго говоря, я сейчас нарушил все и всяческие нормы поведения в пацанской среде — стукачество, жалобы учителям дело последнее. Да
Практикантка не понимает ровным счётом ничего. Она ошарашена даже не столько содержанием моего спича, сколько тоном, которым всё это изложено. Однако, против фактов не попрёшь: вот она, сумка, вот и сам провинившийся…
— Володя… тебя же Володя зовут?
Торопливый кивок. Пальцы, вцепившиеся в кожзам, побелели. Володя, ты действительно выбросил его сумку в окно?
Хоть Вовой не назвала, и на том спасибо — а то в моё исполнении это звучало нарочито-издевательски, как и сознательно вставленное «решил пошалить». Практикантка, к тому же терялась, поскольку не успела выучить наших имён и фамилий — и, скорее всего, не успеет, за те-то три-четыре урока, которой ей предстоит провести в нашем классе. И в этом плане мне, конечно, незаслуженно повезло, потому как с нашей историчкой, Аллой Георгиевной подобные дешёвые манцы не прокатили бы…
Тем не менее, позволять сейчас говорить ни ей, ни Черняку сейчас не стоит. Хотя — он, похоже, и так ни слова выдавить из себя не способен, только ещё слышно поскуливает…
— Не стоит, Екатерина Андреевна! — Я подхожу к Черняку (он сжимается, сразу становясь словно меньше) и мягко высвобождаю своё имущество из его рук. Пальцы для этого пришлось разгибать по одному.
— Он не хотели ничего плохого, просто неудачная шутка. Он больше не будет. Ты ведь не будешь… Вова?
Как он закивал! Мне даже показалось, что шейные позвонки захрустели. А вот в классе при этой моей реплике кто-то хихикнул. И хорошо, продолжаем переключать внимание..
— Вот видите, Екатерина Андреевна! Инцидент исчерпан.
Ну, не знаю… — Практикантка нахмурилась. Ладно, садитесь по местам. А ты, как твоя фамилия?
— Монахов. Монахов, Алексей. Геннадьевич. — добавляю я после крошечной пазы. Снова смешки в классе, практикантка несмело улыбается.
— Ты, Алексей Геннадьевич, сумку-то почисти, вон она, вся в грязи. Сходи в туалет, тряпку какую-нибудь найди…
А вот это мне сейчас точно ни к чему. Откуда мне знать, что начнётся, когда я выйду из класса? глядят на меня во в се глаза и слова вымолвить боятся — но что начнётся, если я сейчас выйду из класса?
— Не стоит, говорю, я прямо здесь.
И, прежде, чем девушка успевает возразить, беру с доски одну из тряпок, старательно вытираю сумку и — штрих мастера! — тщательно прополаскиваю тряпку в рукомойнике, установленном в углу класса.
— Вот и всё!
— Ладно, садись…. Киваю, поворачиваюсь и иду к своей парте. Огибаю Кулябьева — он на четвереньках шарит по полу, собирая своё имущество и испуганно косится на меня снизу вверх, будто опасается, что я походя отвешу ему пинка. Все провожают меня взглядами, а я вижу только огромные в пол-лица глазищи Ленки Титовой, моей соседки по парте. — Кто скажет, что у нас на сегодня?