День космонавтики
Шрифт:
— Что ж, на сборе, так на сборе. — покладисто согласился Середа. — А мы будем Лидкин проект представлять. Он тоже связан с «орбитальной катапультой» — впрочем, нетрудно догадаться, сейчас все только на этом и помешаны…
Да уж… — усмехнулся я. У нас во Дворце из трёх представленных на конкурс проектов, так или иначе её касались. Кстати, имей в виду: специалисты — я о настоящих специалистах, тех кто разрабатывает эти установки — используют термин «космический батут», а не «орбитальная катапульта».
— Спасибо, будем иметь в виду. — рассеянно кивнул Середа. — Так я о нашем проекте. Представляешь: на геостационарной орбите находится большая промежуточная станция», вроде той, которую уже собираются строить, а вторая, рассчитанная на несколько тысяч человек — в точке Лагранжа! Если хватит мощности «катапульты»… в смысле, «батута» — то это будет идеальное место для орбитальных
— Толково… — осторожно ответил я. — Но ведь подобную станцию уже проектируют, разве нет? В майском номере была большая статья, как раз на эту тему — огромная, на полторы тысячи человек, станция в точке Лагранжа на удалении в шестьдесят с чем-то тысяч кэмэ от Луны, разве нет?
Ответ у калужанина был готов — и, похоже, не раз уже обкатан в дискуссиях.
— Так то точка Лагранжа системы «Земля-Луна»! А в нашем — Лидкином, то есть, — проекте предлагается разместить станцию в точке Лагранжа системы «Земля-Солнце», это гораздо дальше, миллион шестьсот километров от нашей планеты! Правда, есть сложность: эта точка на самом краю так называемой «области земной тени», так что солнечная радиация блокируется там не полностью. И, знаешь, что Лида предложила? Соорудить что-то вроде огромного космического зонтика из полупроводниковой плёнки! Он одновременно и от лучей Солнца защитит и будет таким мощным источником энергии, что на станции даже ядерный реактор не понадобится, и не придётся возиться с отводом избыточного тепла, а ведь это вечная проблема на космических объектах! Скажешь, не здорово?
Похоже, этому энтузиасту освоения Космоса, мой ответ был ни к чему, с опозданием сообразил я. Середе был нужен слушатель: внимательный, благодарный и, по возможности, восхищающийся услышанным. Что ж, мне нетрудно изобразить именно такого — заодно и получу тему для вдумчивой беседы с «Юлькой Сорокиной», которую я запланировал на сегодняшний вечер.
V
Первый полноценный день — следующий, после прибытия в лагерь, — завершился большим костром, знаменующим открытие смены. Проходило это событие в два этапа: сначала большой, общий костёр, на котором собралась вся дружина. Дрова для него сложили «шалашиком» выше человеческого роста, так, что языки пламени взлетали выше окружающих большую поляну деревьев, а искры взлетали к самым звёздам — крупным, как бриллианты на чёрном бархате крымского неба, которое пересекал непривычно яркий для них, обитателей северных широт, раздвоенный рукав Млечного Пути.
Когда дрова прогорели, когда были спеты все положенные песни и сказанные все положенные слова, началась вторая часть этого ритуала: ребята из каждого отряда выудили — с помощью вожатых, разумеется! — по несколько головней и на специально припасённых железных решётках, взявшись по двое-по трое, унесли эти зародыши будущих костров на особые, «отрядные» поляны. Это тоже было частью артековской традиции — из года в год за каждым из отрядов была закреплена маленькая полянка где-то не периферии лагеря; там были обустроены низенькие, вкопанные в землю скамейки, кострище, старательно обложенное крупными морскими камнями. Димка уже знал, что их подновляли каждую смену, и ему вместе со своими подопечными тоже предстоит отправиться на берег в поисках подходящих камней, которые займут здесь своё место. И в этом тоже был свой глубокий смысл, как говорил на общем костре старший вожатый — каждая смена оставляла здесь свой след, и через много лет хоть один-два из их камешков оставались, верой и правдой служа новым артековцам…
Дрова, как и на общей поляне, были припасены заранее — Димка сам ходил за ними днём на хоздвор в сопровождении нескольких ребят покрепче — после чего они со спорами выкладывали их так, чтобы будущий костёр не испытывал недостатка в притоке воздуха. И вот сейчас один из этих «костровых» (Лёшка Монахов, отметил Дима, не иначе, как сын Командора) довольно умело подсунул в щели импровизированной поленницы тлеющие головни, предварительно помахав ими в воздухе, чтобы лучше разгорелись — искры посыпались во все стороны, девчонки восторженно завизжали, «пани Зося» с притворной строгостью крикнула: «Монахов, осторожно, волосы кому-нибудь подпалишь!» и костёр быстро занялся, загудел, взметая оранжевые языки к небу. Ребята стали усаживаться, кто-то из принёс гитару. … Дружин в Артеке много, но есть среди них
«Лазурная дружина, и нет других таких.
И
И скалы Адалары,
И пушкинский грот…
Песню это после тихого часа учили по звеньям, засев кто где — по большей части на скамейках, вокруг отрядной дачи. Текст был заранее вывешен на доске объявлений, и девочки старательно переписывали их в свои альбомы-песенники.
…А по утрам лишь солнце лучом коснётся их,
Горнист ребят разбудит, лазурников своих,
Ребят в Артеке много, но есть среди них
Ребята-лазурята,
И нет других таких!
Все пели громко, весело, повторяя две заключительные строки каждого куплета. Димка тоже подпевал, то и дело отвлекаясь — он на пару с Лёшкой Монаховым занимался костром.Димка снова отметил, как уверенно мальчик орудует кочергой — согнутой на конце арматуриной, как умело подкармливает огонь колотыми полешками, а так же сухими ветками акации и можжевельника — их заранее собрали по кустам, чтобы добавить костру неповторимого крымского аромата.
…Ребята здесь собрались со всех концов Земли,
Их встретили вожатые и в лагерь привели.
Вожатых очень много, но есть среди них
Вожатые— лазурники,
И нет других таких!..
Димка особо приглядывался к «иностранцам» в составе своего отряда — шестеро из тридцати пяти ребят, двое французов, трое американцев и чех. Из них более-менее сносно русским владел только последний; остальные же знали буквально десяток фраз — но и они старательно подпевали, с трудом выговаривая чужие, выученные наизусть слова.
…Вовек не забудем волны веселый бег,
Любимого вожатого, «Лазурный» наш «Артек».
Дружин в «Артеке» много, но есть среди них
«Лазурная» дружина,
И нет других таких!..
Когда начался последний куплет, «пани Зося» встала. Остальные поднялись следом, положив по её примеру руки на плечи друг другу, и стали раскачиваться все вместе в такт песне — ещё одна непреложная традиция. Костёр быстро прогорал, последние ветки и поленья уже отправились в огонь; кто-то сбегал за мешком с картошкой, предусмотрительно позаимствованной на кухне. Лёшка разгребал своей кочергой угли, помогая остальным пристраивать клубни, после чего присыпал их — «пусть пропекутся хорошенько!» Девочки вытащили из кармашков бумажки с солью, по рукам пошли прутики с насаженными на них ломтиками чёрного хлеба. Калужанин, расправившись со своей порцией этого походного деликатеса, потянулся к гитаре. Спели неожиданную для Димки «Мы летим на фирменном сопле» — оказалось, кто-то из москвичей запустил эту песню ещё в поезде, и теперь она претендовала ни много ни мало, на отрядную песню. Вскоре подоспела картошка, и все, начиная с «пани Зоси», уже успевшей растерять всю свою чопорность, стали разгребать подёрнувшиеся прозрачным пеплом угли ветками, выкатывать горячие клубни из костра и остужать, перекидывая из ладошки в ладошку. А потом — разламывать, густо посыпать солью и есть, мгновенно перемазавшись до ушей золой. Снова затренькала гитара, и…