День Литературы 144 (8 2008)
Шрифт:
И здесь, на этом уровне, уже нет разницы "вчера или сегодня", "Россия или Запад"? Точнее, эти различия уступают место иному — экзистенциальному и если угодно антропологическому. Есть те, кому эта неуловимая (и "ненужная народу") свобода дороже всего на свете. А большинство вполне готово торговать своей свободой, меняя её на те или иные преференции со стороны власти. Буковский писал следующие слова давно, и оценивая западную ситуацию — но разве не узнаются здесь иные нынешние местные деятели, которые, хоть и не принадлежат к "партии власти" (и даже "в своём кругу" поругивают её), но пуще огня боятся назвать себя "оппозицией"?
Для определённой
Главное же — продавать, продавать, продавать. Всё, что можно: от кока-колы до человеческого достоинства. Они даже теорию выдумали, что всякое освободительное движение на востоке — опасно. Может дестабилизировать равновесие в мире и привести к войне. Сытый коммунист лучше голодного, а торговля — инструмент мира. Наше существование попросту мешает им сговориться. Идеологическая разница — им вовсе не препятствие, да и осталась ли эта разница по существу?
Идеологическая разница, безусловно, осталась — только стала уже не самодовлеющей, а сугубо инструментальной. И в освоении этой постмодернистской инструментальности Россия вновь оказалась "впереди планеты всей". Нынешняя "партия власти", хоть и состоит вся (вплоть до очередного "преемника") из бывших членов КПСС, сегодня уже ничуть не считает себя коммунистами. Они успешно конвертировали свои прежние посты в собственность, но по сути остались всё той же имперской номенклатурой. При этом они научились легко, в зависимости от ситуации, пользоваться любой идеологической риторикой — хоть праволиберальной, хоть левосоциальной…
И произошла странная "рокировка". Во времена высылки Буковского воплощением глобальной "левизны" считался СССР, тогда как в его защиту в Европе выступали правые и просто независимые силы. А после распада СССР, когда здесь началась "постидеологическая" сумятица, левый "полюс" планеты сместился в Европу, оформившись в проекте Евросоюза. Конечно, это был уже не советский большевизм, а скорее "light"-версия левой идеологии — сам Буковский сравнивает её с историческим меньшевизмом. Однако повторять брутальный большевистский опыт в новой ситуации и невозможно, и бессмысленно. Его миссию вполне продолжает левая "полиция мысли", весьма влиятельная в европейской политике и медиа-сообществе, которая зорко следит за всевозможными "мыслепреступлениями". Это воплощение оруэлловских антиутопий там теперь принято называть "политкорректностью"…
Главный парадокс состоял в том, что советские диссиденты бежали от апофеоза левой идеи — а в итоге попали в её же предыдущую стадию: туда, где до сих пор принято верить в "светлое будущее социализма". И за развенчание этой веры их порою честили "реакционерами" — хотя в действительности они оказывались "гостями из будущего".
Смешно сейчас вспоминать, как нас всех тогда пытались поссорить, приспособить для своих нужд, делили на "плохих" диссидентов и "хороших", в особенности же норовили распределить на "левых" и "правых".
Когда-то русский физиолог Павлов поставил следующий эксперимент: приучил собаку ожидать электрического удара при виде прямоугольника и пищу — при виде круга. Затем собаке внезапно показали что-то "среднее": овал — и собака получила нервное расстройство. Нечто подобное произошло при столкновении западного мира с советскими правозащитниками. Прирученные думать только в терминах "левого-правого",
…Поразительно, не правда ли? Мы приехали из глухой страны, где нет никакой политической жизни, приехали с чувством провинциалов, случайно попавших в столицу, и вдруг оказались политически старше на много десятилетий. И хотя среди нас есть люди разных политических предпочтений, никому уже не удастся разделить нас по "лагерям". От этой опасной дихотомии нас весьма успешно вылечили сульфазином и укрутками. Мы знаем только один политический лагерь — концентрационный, где всем положена одинаковая баланда. Ни справа, ни слева там нет ничего, кроме "запретной зоны", где конвой стреляет без предупреждения. Там мы научились видеть только одну борьбу в этом мире — человеческого с бесчеловечным, живого с мертвечиной. За её исход мы все несём ответственность.
Одним из самых влиятельных критиков Буковского на Западе — и особенно этой его книги — стал известный немецкий писатель, Нобелевский лауреат Генрих Бёлль. Как оказалось, мышление этого "гуманистического классика" также плотно заковано в дихотомию "правых" и "левых", с явной симпатией к последним. В своей статье "О Владимире Буковском" (1983) он конечно возмущается "брежневским режимом", но до больших обобщений не поднимается, не решаясь критиковать в целом священную корову "мирового социализма". Поэтому неудивительно, что в эпоху "социалистической перестройки" советские редакторы охотно включили эту статью в пятитомное собрание сочинений Бёлля, начавшее выходить в Москве с 1989 г. О возвращении самого Буковского в те годы ещё помалкивали…
Бёлль упрекает Буковского в том, что тот будто бы идеализирует несоциалистический мир, не замечая его собственных проблем. Однако всякий внимательный читатель легко обнаружит в "Письмах русского путешественника" довольно нелицеприятную критику Запада. Правда, эта критика звучит совсем с других позиций, чем того хотелось бы Бёллю. Немецкий писатель предпочитает критиковать Запад с точки зрения некоего абстрактного, идеалистического "социализма". А за отвержение Буковским всякого "социализма" в принципе он даже называет его "циником". Что ж, в таком случае и нам позволительно сделать циничное предположение — если бы бывший солдат Вермахта Бёлль оказался после войны не в американском плену всего лишь на один год, а, как иные его сослуживцы, угодил бы в сибирские лагеря эдак на десятилетие, вероятно, его оценки "социализма" были бы менее восторженными…
А "русский путешественник" борется не за идеологические абстракции, но за свободу, которая для многих по-прежнему неуловима — а для него единственно реальна и всеобъемлюща.
Он и поныне терпеть не может носить "официально принятый" галстук, в дружеской компании может легко перепить (не пьянея!) куда более молодых собеседников, а драконовские законы против курильщиков делают его диссидентом и в Англии..
2. ПУТЕШЕСТВИЕ В НАСТОЯЩЕЕ
В ходе недавних визитов Владимира Константиновича в Петербург и Москву было отчётливо заметно, как его достали стереотипные журналистские вопросы о его легендарном обмене на Корвалана. Что ж, медиа-клише — неотъемлемая часть поверхностной "паблисити"…