День лошади. (Сборник)
Шрифт:
— Вишь ты, какое дело! Мотря — баба боевая!
Птичница поднялась из-за стола.
— Я, может, плохо говорю, — начала она, — но скажу прямо! У нас пьянство допускается потому, что мы смотрим в зубы пьянчужкам. А их надо бить по зубам, как сегодня дед Хоботька бил. Посмотрите, какой красный Платон Перетятько! И ему, бессовестному Платону, стыдно перед народом! Когда Платон три дня без просыпу пьянствовал на пасху, десять телят замокло в открытом базу…
— Тю, отчепись! — огрызнулся Платон, и тут же пожалел, что подал голос.
Женщины навалились
— А ты не тюкай, бесстыжая рожа!
— Слушай, не кобенись!
— Верно говорит Матрена.
— …куры болели, зря ходила за рыбьим жиром — кладовщик Раздрокин целую неделю у тещи праздновал. Штрафовать надо на трудодни алкоголиков несчастных!..
— Правильно!
— Нехай почухаются!
— Наш бригадир хоть бы хны. Надо прикрутить гайку… Чуешь, Кузьма Свиридович?
— Чую, чую, Матрена, — отозвался бригадир.
— И вообще, — добавила она, — Раздрокина надо вытурить из кладовой. И Платона Перетятько! Ставлю на голосование.
И села за стол.
Дело принимало крутой оборот. Даже дед Хоботька в затруднении покрутил головой.
Пригнувшись к столу, Кузьма Свиридович сказал с укоризной:
— Ну, ты это, Матрена, зря. Узелок завязала — до утра не развяжем.
Тетя Мотя вспыхнула:
— Дружков жалеешь? Развяжем! Видишь, сколько женщин в зале?
Тот скривился, как от горького:
— Ладно, ладно, Матрена. Успокойся. Тебя только зацепи… Иван Егорович, давай закруг… — и не договорил.
Словно плотину прорвало половодье — дружно зашумели женщины:
— Не крути хвостом, Кузьма Свиридович!
— Выгнать обоих к такой-то…
— Тише, тише, говорю!
Бригадир поднялся, пожал широкими плечами, сказал весомо:
— Нельзя, товарищи. Не имеем права. Это функции правления: снимать, назначать…
Его слова вызвали бурю в зале:
— Как так — нельзя?!
— А собрание колхозников — это тебе что?
— Что же это такое, Кузьма?! — сказал, поднимаясь, механик бригады, секретарь партийной организации Максим Данилович Григораш. Все притихли. — Куда ты хочешь повернуть собрание? Про функции не упоминай, не наводи тень на плетень. Собрание колхозников — сила и власть. Понял? Люди перестали терпеть пьяниц — вот что самое главное. Надо кончать со старинкой. Понял?.. Да что там говорить, объявляй голосование, Иван Егорович!
Тетя Мотя, вызывающе глядя в зал, сказала:
— Кто честный, тот проголосует.
Заведующий клубом поднял руку:
— Поступило предложение: освободить Раздрокина от кладовой и Перетятько — от фермы. Других предложений не поступило.
— Есть предложение! — крикнул кузнец Лоенко. — Раздрокина поставить молотобойцем.
— Верно! — подтвердили в зале. — Хороший будет молотобоец!
— Тише, голосуем. — Иван Егорович успокаивающе помахал руками. — Кто за — прошу…
Руки сидящих потянулись вверх. Кузьма Свиридович медлил. Поднять или не поднять руку? Все глаза — на него. Ничего нельзя было поделать со своей совестью на виду у всей бригады. Поднял и вздохнул облегченно. Подумал: «Хватит нянчиться с перетятьками!
Тетя Мотя подмигнула ему:
— А ты говорил — узелок… Подумаешь — беда! Развязали…
— Будут еще выступления? — спросил Иван Егорович.
Явдоха Петровна крикнула, будто в большой барабан ударила:
— Не будут! Не бу-удут!
Всем все было ясно. Концерт перенесли на следующий день.
Собрание кончилось, но в зале и на улице еще группировались колхозники. Слышался оживленный разговор:
— Дал чесу дед Хоботька!
— Выселить, говорит, геть из хутора алкоголиков — и все тут! Взбаламутил народ, теперь хоть из хаты не выходи…
— Доброе начало полдела откачало. Так и выведем пьянчуг в своей бригаде.
Светила полная луна, сверкал иней под ногами. Девушки, взявшись под руки, уносили песню в край хутора, к речке Кагальничке.
Дед Хоботька не спеша следовал за песней, улыбался в усы и удовлетворенно говорил:
— Вишь ты, как дело обернулось! Взялись хуторяне за пьяниц! Круто берут. Молодцы!.. А все-таки Мотря — баба боевая!
Себя дед Хоботька считал совершенно непричастным к тому, что произошло в клубе после лекции «Алкоголизм и борьба с ним».
1958
За Желтым ериком
Братаны
Из станицы я вышел на рассвете. Мой товарищ, опытный спиннингист, дал мне совет на прощание:
— Если раз десять забросите блесну и ничего не вытянете, идите дальше вверх по реке.
Так я и делал. Шел да шел себе босиком по песчаному берегу. Улов был невелик — всего два судака да один жерех, шагалось легко. Лесистые берега красивы — вербы склоняются к самой реке. Мимо проплывают самоходные баржи, буксиры, пассажирские теплоходы. Или вдруг, будто огромная чайка со сложенными крыльями, проскальзывает быстроходная «ракета».
Короче говоря, очнулся я только на берегу Желтого ерика, когда закружилась голова от множества впечатлений, жары и голода. Неопытный рыбак, я не взял с собой даже куска хлеба.
Я разобрал спиннинг, удилище уложил в чехол, а катушку — в сумку и стал искать удобное место, чтобы подняться на верхний береговой ярус, в лес. Там немало спелой ежевики. Ею можно утолить голод. Нашел крутую тропинку. Хватаясь за оголенные вешней водой корни вербы, преодолел песчанистый обрыв. Только шагнул под вербу — вдруг резкий окрик:
— Стойте!
Я в ужасе отпрянул: прямо перед моим лицом, широко раскрыв красные пасти, стояли на хвостах змеи. Я замахнулся удилищем, чтобы ударом сбросить их с тропинки.
— Дяденька, не бойтесь, мы их повесили! — раздался тут с дерева детский голос, и две стриженые головы высунулись из листвы.
Фу ты, что за наваждение! Я опустил удилище и, утирая холодный пот с лица, присмотрелся. Действительно, змей не стояли на хвостах, как мне показалось в первое мгновение, а висели под вербой на суровых нитках.