День матери

Богатырева Татьяна

– Мам, я же просил. Я на работе, – начинаю я. – Мам, что случилось? Успокойся, все в поря… Звонит в дверь? Не открывай! Позови Эдика!! Его нет?! Я щас буду! Мам, успокойся!!

Огромная желтая курица бежит по улице. Вбегает во двор. Дергает дверь в подъезд, дверь не открывается, потому что курица ввела не тот код в домофоне. Курица в панике.

Возвращающийся с прогулки Эдик тоже хотел зайти в подъезд. Эдик видит курицу и застывает в недоумении.

– Жесть, – говорит Эдик.

Зажмуривается.

Открывает глаза. Все тот же родной двор и желтая курица приплясывает перед дверью.

– Надо завязывать… – задумчиво говорит Эдик, обращаясь к самому себе.

В костюме я не влезаю в лифт, поэтому бегу на наш этаж по лестнице. В костюме это очень тяжело. Еще не добежав до квартиры, я слышу настойчивые звонки в дверь, сердитые возгласы:

– Ну откройте, нууу!

Перед дверью в нашу квартиру стоит Рита.

– Здравствуйте, – говорю я.

Рита пугается курицы и продолжает жать на звонок.

Еще больше пугается Эдик, который приехал на лифте и обнаружил, что курица, мало того что не является его галлюцинацией, так еще и стоит перед дверью его квартиры и, видимо, собирается в нее войти. Эдик на всякий случай нажимает на кнопку «один» и едет обратно на первый этаж.

– Это я, – говорю я.

Рита смотрит на меня и жмет, и жмет на звонок.

– Это я, Кеша, – говорю я. – Перестаньте.

– Что перестаньте?

– Звонить.

Наконец я догадываюсь снять куриную голову. Рита перестает звонить в дверь.

– Я хочу поговорить с твоей мамой, – говорит она.

– Понятно, – говорю я.

– Она не открывает, – говорит Рита.

– Ну да, – говорю я.

– Но она же дома!

Я киваю.

Рита хватает меня за руку.

– Пожалуйста! Я в отчаянье! – говорит она.

У нее раскрасневшееся заплаканное лицо. Мне становится жаль Риту.

– Подождите здесь, – прошу я.

Рита шмыгает носом.

Я поспешно закрываю за собой дверь. В коридоре на полу сидит мама и плачет.

– Что ей нужно? – слабым голосом спрашивает она.

– Поговорить хочет, – честно отвечаю я.

– Я не могу, – плачет мама.

Я киваю.

– Мам, иди в комнату, – говорю я.

– Не хочу, чтобы она здесь была, – всхлипывает мама.

Я помогаю маме подняться. Это получается с трудом, так как костюм курицы мне очень мешает. Отвожу маму, она ложится на кровать и прячет лицо в подушку. Снимаю костюм, иду на кухню, приношу маме воды и беру со стола феназепам.

– Мам, выпей, – говорю я.

Она не реагирует. Оставляю таблетки с водой на тумбочке и иду обратно на лестницу. Рита сидит на подоконнике и курит.

– Что вы хотели? – спрашиваю я.

– Почему Лиза не хочет со мной говорить? – не понимает Рита. – Она меня ненавидит?

Что я ей сделала?

Мне в который раз становится стыдно за маму. А еще обидно, что я снова решаю ее проблемы. И с работы меня, скорее всего, теперь уволят. Смотрю на Риту. Озвучив мысль о том, что мама, по ее мнению, ее ненавидит, она снова начала всхлипывать. Так мы и стоим: одна женщина плачет снаружи, другая – внутри, а посередине я с костюмом курицы в руках. Глубоко вздыхаю и беру себя в руки.

– Мама болеет. Она вас не-не-ненавидит, – медленно проговариваю я.

– Но мне надо с ней поговорить!

Я вздыхаю.

– Ну так поговорите со мной. Пойдемте, мне нужно вернуть костюм, – говорю я.

Рита сейчас кажется совсем не взрослой. Как будто мы ровесники или она даже младше меня. Младше Жени.

– Не плачь, – прибавляю я.

Рита кивает, и мы спускаемся по лестнице в молчании.

Посреди двора стоит Эдик.

– Ты ее видел? – с волнением спрашивает он.

– Кого?

– Курицу…

– Нет.

Эдик с удивлением смотрит на нас, не замечая, что у меня в руках костюм курицы. У меня нет времени – у меня Рита, которая снова собирается плакать, и надо отнести костюм.

По дороге Рита рассказывает мне то, что я, собственно, и так прекрасно знаю, – что жить она так больше не может. Что Леня занимает собой все внешнее и внутреннее пространство, что в голове у него какие-то великие идеи, работать он не может и не хочет и объясняет это тем, что он поэт уровня Пастернака и никак не меньше.

Я иду молча и вспоминаю, как однажды, пару лет назад, папа явился к нам домой со светящимися глазами, крепко обнял маму, и они ушли в нашу комнату, а я остался стоять в коридоре. Я тогда был еще молод и глуп и решил, что все – вот оно счастье, теперь заживем.

Не прошло и получаса, как мама пулей вылетела из комнаты вся в слезах и выгнала папу. Оказывается, он пришел затем, чтобы показать ей новое стихотворение, потому что «только она, как самый близкий и дорогой его сердцу человек, способна понять величие этого стихотворения».

– Рита, – говорю я, когда мы останавливаемся у офиса ресторана «Цыпа-цыпа», – иди домой. Все будет хорошо.

Рита крепко обнимает меня на прощанье, потому что она глупая и не понимает, что, конечно же, хорошо уже ничего не будет. Потом я захожу в офис, и меня увольняют.

* * *

Поскольку Эдик отдал нам деньги за комнату, я теперь могу поехать на экскурсию в Пушкинские Горы, чем несказанно радую Любовь Михайловну и огорчаю Володю.

– Украл, что ли? – шепчет он мне в спину.