День «N». Неправда Виктора Суворова

Бугаев Андрей

Но так ли это? Повторюсь, до осени 1942 года, почти три года, Германия на два фронта не воевала. Немцы громили противников поодиночке, сами определяли очередность и направление молниеносных ударов, нимало не беспокоясь о тылах¹⁶. То, что смогли они это сделать во многом благодаря недальновидным действиям как англо-французов, так и Сталина, ничего не меняет.

Что касается Японии¹⁷, то она действительно с самого начала воевала против целой коалиции. Но вклад англичан¹⁸ и голландцев по известным причинам не мог быть весомым. Американцы и не думали до 7 декабря¹⁹ переводить экономику на военные рельсы, а многомиллионная армия Гоминьдана²⁰

до самого конца ограничивалась лишь оборонительными действиями да блокадой Особого района. Сталина же японцы еще долго могли не опасаться.

Второй аргумент на первый взгляд представляется более весомым. Никто же не станет отрицать, что ресурсы СССР, и тем более США, были безграничны, и потенциально экономика союзников была куда мощнее, чем экономика стран Оси. Однако это еще не означает, что агрессоры изначально были обречены на неудачу. Агрессор, как правило, имеет в сравнении с жертвой иные, не менее значимые преимущества. У него отмобилизована армия, экономика загодя переведена на военные рельсы, освоены принципиально новые способы ведения войны. Агрессор, будучи потенциально слабее, за счет заблаговременной целенаправленной подготовки получает пусть кратковременное, но решающее военное преимущество. Это позволяет добиться быстрых, значительных успехов, за счет которых насколько усилить себя, настолько же ослабить противника. Ослабить до такой степени, что шансы уравниваются. Пока жертва найдет, что противопоставить вторгнувшемуся врагу, ее экономике будет нанесен такой ущерб...

К тому же война, как и любой катаклизм, зависит от многих субъективных факторов. Окажется ли способным атакованное государство выдержать первый жестокий удар, готов ли будет народ пойти на жертвы и лишения ради победы, успеет ли военный потенциал выровняться, до того как ситуация окончательно выйдет из-под контроля? Разве все это можно предусмотреть, разве можно определенно утверждать: Япония, скажем, не имела шансов? Тем более Германия.

Почему-то нападение Гитлера на Польшу или Францию не рассматривается В. Суворовым как безумие. По­чему-то не задается он вопросом, имели шансы немцы победить Польшу, Францию, Англию, их союзников и Сталина в придачу — действительно, почти всю Европу. А вот когда с большей частью противников было покончено, когда вермахт, обезопасив тылы, беспрепятствен­но сосредоточил лучшие свои силы и все четыре танковые группы у наших границ, шансы почему-то упали до нуля.

Если рассуждать подобным образом, как оценить шансы Александра, вторгнувшегося в Персию с горсткой воинов? Что могло ожидать за Альпами оказавшегося, среди римских легионов Ганнибала? Ответ дают Граник, Гавгамелы и Канны²¹. Все не так просто. Не всегда и не все, во всяком случае, не сразу, неопосредованно, решает экономика. В конце концов, победу добывают на поле боя.

Был ли Гитлер слабее Сталина? Нет, конечно. Современники, не сговариваясь, в предстоящем столкновении отдавали предпочтение немцам. Да и сейчас представляется вполне очевидным — на 22 июня 1941 года в военном отношении Гитлер был сильнее. Дойти до Волги позволил ему не столько внезапный, страшной силы первый удар, сколько именно общее военное превосходство.

Отчего же он был, в конце концов, остановлен и раз­бит нами? Бывают в истории нации моменты, когда само ее существование ставится под сомнение. Возможно, это высокие слова, но именно так было и с нами. Проснулось самосознание народа, вместе с ним пробудились те внутренние его силы, которые даже Сталину не дано было истребить. Когда все висело на волоске, войска... не отступали. Без танков, без артиллерии, без прикрытия с воздуха погибали, но не пропускали фашистов. И не из-за заградотрядов за спиной, хотя одно, конечно, не исключало, другого. Танки с черными крестами на башнях в яростных атаках то тут, то там вдавливались в

нашу оборону, но пробить ее, как прежде, уже не могли. И горели, горели... А время работало не на немцев, оно никогда не работает на агрессора.

Конечно же, выиграть войну позволили в том числе и определенные технические и военные традиции, и высокий промышленный

потенциал. Но уцелеть в первый год удалось лишь благодаря тому, что постоять за свое Отечество поднялся осознавший нависшую смертельную угрозу народ²². Этого не учли блестящие немецкие генералы, да разве можно подобный фактор учесть? Это дает право и обязывает называть самую страшную из войн — Отечественной.

Если бы она таковой не являлась, Гитлер бы не проиграл. Другое дело, что сделал великую войну Отечественной не в последнюю очередь именно он. Рискну высказать крамольную мысль. Не будь фашистское вторжение столь жестоким, не имей оно целью физическое уничтожение большей части населения страны и натурализацию оставшихся, не было бы и столь яростного сопротивления. Ведь не секрет, что на Западной Украине жители встреча­ли немцев цветами, не секрет, что партизанское движение приобрело свой размах далеко не сразу, не секрет, что солдатскую лямку в вермахте тянули сотни тысяч бывших советских граждан²³. Конечно, большинство из них таким способом выбирались из концентрационных лагерей, спасая свою жизнь. Я не оправдываю этих людей, пытаюсь лишь поставить на их место себя. «Тому, кто не голодал, как наши военнопленные, не обгладывал летучих мышей, залетавших в лагерь, не вываривал старые под­метки, тому вряд ли понять, какую необоримую вещественную силу, приобретает всякий зов, всякий аргумент, если позади него, за воротами лагеря, дымится походная кухня и каждого согласившегося тут же кормят кашею от пуза — хотя бы один раз! хотя бы в жизни еще один только раз!»²⁴ Впрочем, были и национальные добровольческие антисоветские формирования, находились люди, пользующиеся случаем отомстить, находились и бессребреники, отдававшие жизнь ради порочно-святой, в данных обстоятельствах, идеи борьбы со сталинским режимом. Так уж распорядилась история, так уж предопределено им было - сражаться не с диктатором, но с собственным народом, диктатором предводительствуемым...

Если бы Гитлер боролся не с советским народом, а со сталинской кликой, если бы решился отнестись к зарождающемуся, пронизанному противоречиями русскому антибольшевистскому движению как к равноправному союзнику, он имел бы шанс²⁵. Но... тогда Гитлер не был бы Гитлером — зверем в облике человеческом. К тому же уничтожение сталинского режима отнюдь не являлось для него самоцелью. Гитлер собирался уничтожить большую часть населения Советского Союза!

В. Суворов приводит и такое «доказательство». Гитлер не готовился к войне с Советским Союзом. Вернее, не готовился к зимней войне. Вот что он пишет: «Голиков²⁶ докладывал Сталину, что Гитлер не готовится к войне против Советского Союза. Оказывается, Голиков докладывал Сталину правду. Гитлер действительно к войне против Советского Союза не готовился.

Голиков знал, что Сталин документам не верит... по­этому, считал Голиков, надо найти какие-то ключевые индикаторы, которые безошибочно покажут момент на­чала приготовлений Гитлера к войне против Советского Союза. Голиков такие индикаторы нашел. Всем резидентам ГРУ в Европе было приказано следить за баранами, внедрить свою агентуру во все ключевые организации, прямо или косвенно связанные с «бараньей проблемой»... Голиков дважды в день получал сведения о ценах на баранье мясо в Европе.

...Советская разведка начала настоящую охоту за грязными тряпками и промасленной бумагой, которую со­даты оставляют в местах чистки оружия....

Кроме того, через границу легально и нелегально в гораздо больших количествах, чем обычно, переправлялись керосиновые лампы, керогазы, примусы...

Все это анализировалось сотнями советских экспертов,.. а Голиков докладывал Сталину, что Гитлер подготовку к вторжению в СССР еще не начинал, а на всякие концентрации войск и на документы германского Генерального штаба внимания обращать не следует.