День после ночи
Шрифт:
– Эта женщина никогда не оправится, – сказала Ханна. А всё эти чертовы англичане. Во второй раз посадили ее в лагерь.
– Не скажи. – Теди потрогала пальцем колючку. Мы все тут висим на тоненьком волоске, а ее волосок уже оборвался.
– Ладно, хватит, – Ханна схватила Теди за руку. Пойдем, поможешь мне разместить остальных новичков.
Ворота закрыли. Новички стояли, сбившись в кучу, не отводя глаз от внушительного деревянного барака главного здания в Атлите, которое называлось «банно-дезинфекционным отделением» или просто «санпропускником». Охранники и переводчики из Еврейского комитета
Люди пахли потом и страхом. Теди видела застывшие от ужаса лица мужчин и женщин, их разделяли и проводили в невидимый в полумраке душ. За обеими дверьми лязгали и шипели барабаны в двенадцать футов высотой – точно такие же, какие были в Освенциме, где тоже заставляли сдавать одежду для чистки и дезинфекции.
Некоторые женщины плакали. Мужчины вполголоса бормотали молитвы. Супруги переговаривались, одни – пытаясь ободрить друг друга, другие – проститься.
Переводчик попросил Ханну помочь: сутулый мужчина задерживал очередь, он встал как вкопанный и не отвечал на вопросы. Ханна потащила Теди за собой.
– Послушайте, – мягко сказала она, это совсем не то, что вы думаете.
Мужчина покосился на автоклавы и замотал головой.
– Я знаю, – сказала Ханна, – они похожи на те, в концлагере. Но здесь никто никого не убивает. Вам вернут вашу одежду, честное слово. Мужчина позволил ей провести его к двери, чтобы заглянуть внутрь. Вот, посмотрите, – она показала на потолок, – видите – окна открыты? Здесь нет газовых камер. Это просто душ. Вода в нем, конечно, холодная, дезинфекция вонючая, но это не душегубка. А когда вы помоетесь, вас накормят, напоят горячим чаем и угостят вкусными фруктами, которые вырастили палестинские евреи.
Теди поняла: мужчина очень хотел верить в то, что говорила ему эта бойкая еврейская девушка. Вот только слова ее никак не вязались с тем, что он видел воочию.
– Как в Терезине[1], – пробормотал он.
Так называлась «потемкинская деревня», где евреи играли в симфонических оркестрах и ставили оперы для детей. Ее организовали нацисты, чтобы пускать пыль в глаза представителям Красного Креста. Просто декорация в разгар кровавой бойни.
– Товарищ, это не Терезин, – сказала Ханна. Запомните, вы на израильской земле. Вас никто не тронет. Наоборот, вам помогут. Если заболеете – вылечат. Обещаю.
– Обещаете... – горько вздохнул он и покачал головой, но все-таки поплелся за Ханной к столу, где сидел совсем юный британский солдат, только недавно начавший бриться.
Мальчишка посмотрел на них с интересом, потом вскочил, протянул руку и представился на иврите:
– Шалом. Рядовой Гордон к вашим услугам.
– Он разве еврей? – недоверчиво спросил мужчина у Ханны.
– Да вряд ли.
Теди поразилась было солдатской учтивости, но тут же заметила, что взгляд юнца устремлен на Ханнины ноги.
– Спасибо, рядовой Гордон, блеснула Ханна знанием английского. На заигрывания она не реагировала. Этот господин готов поступить в ваше распоряжение. А мы с подругой пойдем и поможем девушкам. Хорошо? О'кей?
– О'кей, – ухмыльнулся солдат.
На пороге санпропускника Теди пришлось задержаться, чтобы глаза привыкли к полумраку. Внутри было намного
В раздевалке какая-то новенькая громко препиралась с дамой из Еврейского комитета, которая так плохо знала идиш, что понять ее было затруднительно.
– Что случилось? – спросила Ханна распалившуюся девушку.
– Я не буду класть туда платье, ответила новенькая, показывая пальцем на конвейер, доставлявший одежду в автомат на противоположном конце стены. — Это все, что у меня от сестры осталось.
– Тебе его отдадут, заверила Ханна. Послушайте, все послушайте меня! – Она повысила голос. Друзья мои! Вашу одежду просто почистят от насекомых. Беспокоиться вам не о чем. Обед уже готов. Может, вам достанется место рядом с симпатичным парнем – у нас их много. Те, кто меня понял, переведите остальным.
Видимо, Ханна заразила всех своей уверенностью, потому что спорить никто не стал. Да она прирожденный лидер, подумала Теди. Наверное, станет директором школы или кибуц возглавит, а может, и в правительстве окажется. На минуту ей даже стало жаль, что Ханну тоже придется забыть.
Ханна протянула Теди ворох застиранных полотенец и повела ее к открытым душевым кабинкам, возле которых маячили живые скелеты, обтянутые пепельно-серой, в шрамах и струпьях, кожей. Теди опустила глаза. Девушки отворачивались к стенам, чтобы хоть как-то закрыться. Некоторые зачем-то прижимали руки к бокам, напоминая птиц с перебитыми крыльями.
– Номера прячут, – шепотом объяснила Ханна. Стесняются татуировок.
В одной из кабинок три латышки терли друг другу спины, смеясь и постанывая от удовольствия. Эти были покруглее остальных, и волосы острижены не так коротко.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – приговаривали они, смакуя это слово на иврите. Без тени стыда латышки мыли свои интимные места у всех на виду, да еще и подтрунивали друг над дружкой. Их соленые шуточки вогнали Теди в краску.
В смущении и замешательстве она раздала им полотенца. А ведь она сама была здесь всего несколько недель назад с группой таких же девушек. Кто-то, должно быть, спрашивал у нее документы, кто-то приставлял к груди стетоскоп. Она тоже, наверное, чихала от запаха ДДТ и мылась под душем в одной из этих кабинок. Кто-то дал ей нынешнее ее платье. Ничего этого Теди не помнила.
От последних двух лет у Теди остались только обрывки воспоминаний, похожие на размытые черно-белые снимки в семейном альбоме, переплетенном кожей. Вот роскошная шевелюра парнишки-грека, что опекал Теди на пути в Палестину. Вот шипы колючей проволоки – на них упала лицом женщина, которая покончила с собой в голландском пересыльном лагере. В это время туда как раз доставили Теди: кто-то выдал нацистам убежище, где она скрывалась два года.
Потом ее отправили в другой лагерь и там сказали, что утром всех повезут в Берген-Бельзен. Если бы это случилось, Теди сейчас была бы одной из тех, кого в Атлите приводит в ужас вид автоклавов и душевых кабинок. А вернее всего, она бы просто погибла.