День рождения Лукана
Шрифт:
Далее шла необходимая по смыслу и безобидная по форме похвала родине поэта, Испании. Стаций изобразил ее такой, какой она казалась ему в детстве, когда он наблюдал, как солнце садится в огненное море:
Сколь блаженны и счастливы те страны,Где вблизи виден бег Гипериона,Слышен скрип колеса, когда нисходитКолесница на воды Океана…Дальше шла более чувствительная часть, и Стаций сам ощутил, что его голос звучит обреченно:
…Лишь явился на свет и первым крикомОгласил он, младенец, эту землю,Как его приняла к себе наОн уже не мог смотреть по сторонам, понимая, что его Каллиопа как две капли воды похожа на сидящую перед ним прекрасную женщину в аметистовых одеждах, с простой прической и сединой в волосах. И она сама, заливаясь слезами, рассказывала краткую и печальную историю жизни поэта, как рассказывала ему, сидя в мраморной беседке над голубой бездной Дикархея.
Но дальше образ музы дробился: помимо седеющей женщины в аметистовых одеждах возникала другая, юная девушка, которую он увидел когда-то случайно в день ее высшего торжества и в пору безоблачного счастья:
…Но не только поэзии искусство, —Подарю я тебе и факел брачный,И супругу под стать тебе, какуюДать Венера могла бы иль Юнона.Всем взяла: красотой, умом, богатством,Простотой, и ученостью, и родом.Песни брачные пред порогом вашимВоспою я сама на праздник светлый!..Сколько времени продолжался их брак? Лет пять, как получалось по рассказу Поллы. Но что значили эти пять лет по сравнению с двадцатью пятью годами ее жизни после него? Мгновение!
О свирепые, яростные Парки!Долгоденствие лучшим не дается!Отчего высота грозит паденьем?Точно ль ранняя смерть – удел великих?Так рожденный Аммоном-Громовержцем,Чей приход и уход – в сиянье молний,В Вавилонской почил гробнице тесной.Так рукою трепещущей ПарисаБыл повержен Пелид – Фетиды поросль.Так по волнам рокочущего ГебраУплывала от нас глава Орфея.Пурпурные цветы вокруг золотой маски сами по себе напоминали скорбный рассказ Поллы о смерти Лукана, а представившийся ей образ головы Орфея неотступно стоял перед глазами Стация, когда он писал свое стихотворение. Закончив слезами рассказ Каллиопы, Стаций перешел к самой ответственной части своего стихотворения, в которой с излишним, как ему теперь казалось, дерзновением призывал поэта вернуться на землю:
Ты же, – где бы ты ни был, – там, над миром,Где несутся на быстрых колесницахДуши лучших, молвою вознесенных,И смеются над дольними гробами,Или там, где в священных мирных рощахЭлизейских покоятся счастливцы,Где с тобою фарсальские герои,И твоей благородной песни звукамИ Помпеи внимают, и Катоны(Тень святая! Лишь издали ты видишьБездну Тартара, слышишь стоны грешных,Наблюдаешь, как факел материнскийОсвещает бескровный лик Нерона)…После разговора с Поллой Стаций уже не сомневался,
Наконец, Стаций дошел до концовки, вызвавшей опасения проницательной Клавдии:
Светлым к нам ты явись, на голос ПоллыОтзовись, умоли богов безмолвныхУступить хоть денек! Порой врата ихПозволяют мужьям вернуться к женам.Не обманом вакхических заклятийВозвращает она тебя на землю,Нет, к тебе самому она взывает,Сохраняя твой образ в самом сердце.Не приносит ей в горе утешеньяБлеск твоей золотой посмертной маски,Что мерцает над тихим брачным ложем,Сторожа ее сон. О смерть, уйди же!Это праздник начала новой жизни!Прочь, жестокая скорбь! Пусть по ланитамСлезы счастья текут и сладкой боли,Что оплакано, будет то священно.Дочитав, Стаций решился наконец поднять глаза. Полла закрыла лицо руками и беззвучно плакала, приклонившись к плечу обнявшей ее Клавдии. Все собравшиеся с состраданием смотрели на нее, не решаясь произнести ни слова. Праздник все более напоминал игры в амфитеатре и прилюдные мучения истязаемых. Только здесь речь шла не об осужденной преступнице, а о почтенной матроне, хозяйке дома. Именно такого исхода Стаций и боялся.
Поллий встал со своего места и, подойдя к жене, взяв ее за плечи, что-то шепнул ей на ухо. Полла отрицательно помотала головой. Тут же служанка поднесла ей стеклянный кубок с водой и дала пить, не выпуская кубка из своих рук. На некоторое время в воздухе повисло напряженное молчание. Потом Полла что-то шепнула Клавдии, и та сказала громко: «Госпожа просит продолжать!»
– Что ж?.. Так давайте дадим слово самому прославляемому поэту! – объявил Стаций. И прочитал:
Ты, о великий, святой поэтов труд, ты у смертиВсе вырываешь, даришь ты вечность смертным народам!Цезарь, завидовать брось ты этой славе священной;Ибо, коль право дано латинским музам пророчить —Столько же, сколько почет и смирнскому старцу продлится, —Будут читать и меня, и тебя: «Фарсалия» нашаБудет жива, она не умрет во мраке столетий!За ним стали читать другие, читали отрывки не только из «Фарсалии», но и из других произведений Лукана. Силий читал отрывки из своей поэмы, в которых, по собственному признанию, открыто подражал его стилю. Внимание слушателей постепенно переключилось на читающих, и когда Полла, опираясь на руку служанки, покинула атрий, это заметили не все. Поллий некоторое время безучастно слушал, потом тоже ушел. Стаций так до конца чтений и не мог сосредоточиться ни на них, ни на том, кто что сказал, и с трепетом ждал, что будет дальше.