День саранчи (сборник)

Уэст Натанаэл

Он не заметил, что к нему вразвалку подошел Голдсмит, и тяжелая рука опустилась на его шею, как шлагбаум. Он, заворчав, освободился. Голдсмиту злость Подруги показалась забавной, и улыбка собрала его толстые щеки в два валика, похожие на рулоны розовой туалетной бумаги.

– Ну, как наш пьяница?
– спросил он, подражая Шрайку.

Подруга скорбящих знал, что Голдсмит вчера написал за него

колонку, и, боясь показаться неблагодарным, скрыл раздражение.

– Не за что, - сказал Голдсмит.
– Почитать твою почту - одно удовольствие.
– Он вынул из кармана

розовый конверт и кинул на стол.
– От поклонницы.
– Он смачно подмигнул - толстое серое веко медленно съехало по влажному выпуклому глазу.

Подруга скорбящих взял письмо.

Дорогая Подруга скорбящих, я не очень умею писать письма, поэтому хотелось бы поговорить с вами лично. Мне всего 32 года, но я повидала в жизни много горя и неудачно вышла замуж за калеку. Мне до ужаса нужен умный совет, но я не могу рассказать свое дело в письме, потому что плохо пишу письма, а чтобы рассказать его, надо быть писателем. Я знаю, что вы мужчина, и это хорошо, потому что женщинам я не верю. Мне вас показали у Дилеханти - что это вы даете советы в газете, и я сразу почувствовала, что вы сумеете мне помочь. Когда я пришла туда с моим мужем-калекой, на вас был синий костюм и серая шляпа.

Мне не очень неудобно просить вас о встрече, потому что у меня такое чувство, как будто мы знакомы. Мой номер телефона: Берджес 7-7323, пожалуйста, позвоните мне, я ужасно хочу посоветоваться с вами о моей семейной жизни.

Ваша поклонница Фей Дойл.

С подчеркнутым отвращением он кинул письмо в корзину для бумаг.

Голдсмит засмеялся.

– Ты что это, Достоевский?
– сказал он.
– Так не годится. Не русского корчить надо, не самоубийство рекомендовать, а сделать даме ребенка, еще одного потенциального подписчика.

Чтобы избавиться от него, Подруга притворился занятым. Он сел за машинку и стал отстукивать статью.

«Жизнь большинству из нас кажется страшной борьбой, полной боли и горестей, безрадостной и безнадежной. Нет, дорогие мои читатели, это только так кажется. Каждый, как бы он ни был мал и беден, должен развить в себе чувство прекрасного. Увидьте небо в барашках облаков и море в пенных барашках… Как поется в популярной песне, „лучшее в жизни - бесплатно". А жизнь - это…»

Продолжать он не мог и вновь обратился к воображаемой пустыне, где Отчаявшаяся, Убитая горем и остальные все еще складывали его имя. Ракушки у них кончились, и теперь они клали выцветшие фотографии, замусоленные веера, расписания, игральные карты, сломанные игрушки, поддельные драгоценности - хлам, который сделала ценным память - гораздо более ценным, чем все, что можно взять у моря.

Он заглушил свое доброе, отзывчивое сердце смехом, потом достал из мусорной корзины письмо миссис Дойл. И, как розовую палатку, поставил его в пустыне. На фоне стола из черного дерева дешевая бумага заиграла теплыми телесными тонами. Он вообразил миссис Дойл палаткой с волосами и жилками, а себя маломощными мощами, черепом

и костями с экслибриса ученого. Когда он запустил скелет в палатку, тот расцвел каждым суставом.

Но, несмотря на эти мысли, он чувствовал себя холодным и сухим, как отполированная кость, и сидел, пытаясь найти моральный аргумент против звонка к миссис Дойл. Если бы он верил в Христа, тогда прелюбодеяние было бы грехом, все стало бы просто, а ответить на письма - легче легкого.

Потерпев в этих поисках полную неудачу, он отправился звонить. Он вышел из редакции б холл, где стояли платные телефоны, потому что по служебным вести частные разговоры не полагалось. Стены кабины были покрыты похабными рисунками. Уставясь на два сиротливых органа, он назвал телефонистке номер Берджес 7-7323.

– Можно миссис Дойл?

– Алло, кто это?

– Мне надо миссис Дойл, - сказал он.
– Это миссис Дойл?

– Да, это я.
– Голос ее был напряженным, испуганным.

– Это Подруга скорбящих.

– Чья подруга?

– Подруга скорбящих - Подруга скорбящих, я веду колонку в газете.

Он хотел уже повесить трубку, но тут она проворковала:

– А-а, здравствуйте.

– Вы просили позвонить.

– Да, да… что?

Он догадался, что ей неудобно говорить.

– Когда мы можем встретиться?

– Сейчас.
– Она все еще ворковала, и он почти ощутил в телефоне ее теплое влажное дыхание.

– Где?

– Решайте.

– Тогда так, - сказал он.
– Приходите в сквер, к обелиску, примерно через час.

Он вернулся за стол, дописал статью и пошел в сквер. У обелиска он сел на скамью и стал ждать миссис Дойл. По-прежнему думая о палатке, он окинул взглядом небо и нашел, что оно имеет цвет холстины и плохо натянуто. Он оглядывал небо, как глупый сыщик, пытающийся найти разгадку к собственной бестолковости. Не найдя ничего, он направил наметанный глаз на небоскребы, угрожавшие скверу со всех сторон. В этих тоннах изнасилованного камня и замученной стали он обнаружил то, что ему показалось разгадкой.

Американцы растратили национальную энергию в оргии камне- дробления. За короткий свой век они разбили больше камня, чем египтяне при всех фараонах. Они занимались этим истерически, исступленно, словно зная, что в один прекрасный день камни раздробят их самих.

Сыщик увидел, что в сквер вошла крупная женщина и направилась к нему. Он наскоро составил опись: ноги как булавы, груди - аэростаты, лоб голубя. Несмотря на короткую клетчатую юбку, красный свитер, кроличий жакет и вязаный берет, она была похожа на начальника полиции.

Он ждал, чтобы она заговорила первой.

– Подруга скорбящих? Ах, здравствуйте.

– Миссис Дойл?
– Он встал и взял ее под руку. На ощупь рука была как бедро.

– Куда мы идем?
– спросила она, когда он повел ее прочь.

– Выпить.

– К Дилеханти мне нельзя. Меня там знают.

– Пойдем ко мне.

– А это прилично?

Отвечать было не нужно, потому что она уже шла. Поднимаясь за ней по лестнице своего дома, он наблюдал за работой ее тяжелых окороков: они вращались, как два громадных жернова.