День совершенства
Шрифт:
— Давай сюда, — сказал он как-то вечером. — Я знаю, что я квартирохозяин, но я же не совсем дуролом, а? Как по-вашему? Или думаете, я ожидаю, вы мне тоже поставите в ответ? Я знаю, что вы бережете каждый пенни.
— Дело не в этом, — сказал Чип.
— Тогда в чем же? — спросил Хассан. Его качало, он пытался устоять на ногах.
Минуту Чип молчал, потом сказал:
— Хорошо, но в чем тогда смысл избавляться от процедур Уни, если до обалдения накачивать себя виски? Мы с тем же успехом могли бы вернуться в Братство.
— О, — сказал Хассан. — О, конечно, я вас понимаю! — Он зло поглядел на них,
Почти все обитатели дома, казалось, пили так же, как Ньюмен. Целыми ночами сквозь стены доносились громкие голоса, счастливые или злые. В лифте и коридорах воняло перегаром, рыбой и приторными духами, которыми люди пытались перебить запахи спиртного и рыбы.
Вечерами, когда бывало покончено с домашними делами, Чип с Маттиолой либо выбирались на крышу подышать свежим воздухом или сидели за своим столом и читали «Иммигранта» или книги, которые они находили в вагонах монорельса или одалживали в «Содействии». Иногда они вместе с Ньюменами смотрели глупые ТВ-спектакли про конфликты в семьях местных жителей, с частыми рекламными паузами, где расхваливали достоинства сигарет разных марок или инсектицидов. Время от времени выступал с речами генерал Костанца или же глава церкви Папа Клемент — в них они распространялись по поводу нехватки продовольствия, жилья и ресурсов, и повинны в этом, по их выходило, были не одни лишь эмигранты. Хассан, задиристый от выпитого виски, обычно выключал телевизор, не дослушав их до конца — ТВ на Либерти в отличие от ТВ в Братстве можно было включать и выключать по желанию.
Однажды на шахте перед концом пятнадцатиминутного перерыва на завтрак Чип подошел к автоматическому погрузчику и стал его осматривать, размышляя, был ли механизм на самом деле уже непригоден для ремонта, или же было бы достаточно заменить какую-то деталь или вообще обойтись без нее. Бригадир из местных подошел и спросил, что ему, Чипу, тут надо. Чип ответил, стараясь при этом проявить максимум уважения к бригадиру, но тот рассердился.
— Вы, сталюги-недотыки считаете себя шибко умными! — сказал он и положил руку на рукоять своего пистолета. — Проваливайте, откуда пришли, и сидите там! А если вам так уж невтерпеж шевелить мозгами, то придумайте, как сделать, чтобы жрать поменьше!
Не все местные были такими подонками. Например, хозяин их дома питал симпатию к Чипу и Маттиоле и пообещал им комнатку за пять долларов в неделю, как только появится возможность.
— Вы не такие, как кое-кто из этих, — сказал он. — Пьют, по коридорам шляются нагишом — лучше я буду брать на несколько центов меньше, но иметь жильцов вроде вас.
Чип, глядя на него, сказал:
— Знаете ли, иммигранты пьют не без причин.
— Да, да, знаю, — согласился хозяин. — Знаю лучше, чем кто-либо. Это просто ужасно, как мы к вам относимся. Но при всем при том вы ведь не пьете? Вы не расхаживаете нагишом?
Маттиола сказала:
— Спасибо вам, мистер Коршам. Мы будем весьма вам благодарны, если сможете предоставить
Потом они заболели — подцепили «простуду» и «грипп».
Маттиола потеряла работу на швейной фабрике, зато нашла работу получше — на кухне в местном ресторане неподалеку от дома. Туда можно было ходить пешком. Однажды вечером пришел полицейский проверить удостоверения личности и обыскать их, нет ли оружия. Хассан, предъявляя свою карточку, поворчал, за что получил пару ударов дубинкой. Полицейские протыкали ножами матрацы и разбили несколько тарелок.
У Маттиолы не наступили в срок «месячные» — так тут называли несколько дней вагинального кровотечения, и это означало, что она забеременела.
Как-то раз поздним вечером Чип стоял на крыше и курил, глядя на северо-восточный край неба, где оранжевато светилось зарево над медеплавильным комбинатом в ЕВР 91766. Маттиола, снимавшая с веревки просохшее белье, подошла к Чипу, обняла, поцеловала в щеку и крепко прижалась.
— Все не так плохо, — сказала она. — Мы скопили двенадцать долларов. На днях у нас будет своя комната, и к тому же у нас будет ребенок.
— Сталюга, — сказал Чип.
— Нет, — возразила Маттиола. — Ребенок.
— Они воняют, — сказал Чип. — Они гадят. Это противно человеку.
— Но по-другому не бывает, — сказала Маттиола. — И будет лучше, если мы привыкнем к этому.
Чип промолчал. Он продолжал смотреть на оранжевый отблеск в небе.
«Либерти Иммигрант» каждую неделю публиковал статьи о прибывших на остров — певцах и спортсменах, изредка об ученых, которые зарабатывали по сорок или пятьдесят долларов в неделю, жили в хороших квартирах и общались с местной знатью. Они были преисполнены надежд на установление более равноправных взаимоотношений между двумя группами населения острова. Чип читал такие статьи с презрением — владельцы газет надеялись с помощью таких заметок задобрить и умиротворить иммигрантов — он это чувствовал, а Маттиола принимала все за чистую монету и видела в этой писанине свидетельство того, что их собственная жизнь должна в конце концов наладиться.
В октябре, когда они прожили на Либерти уже с полгода или чуть больше, появилась статья о некоем художнике Моргане Ньюгейте, который прибыл из Евра восемь лет назад; он проживал в четырехкомнатной квартире в Нью-Мадриде. Его работы — одна из которых, сцена распятия, недавно была представлена Папе Клементу — продавались по сотне долларов за штуку. Он подписывал их инициалом «А», и статья объясняла это тем, что у него было прозвище «Аши».
— Слава Христу и Вэню! — воскликнул Чип, прочтя статью.
— В чем дело? — насторожилась Маттиола.
— С этим «Морганом Ньюгейтом» я учился в Академии, — сказал Чип, показывая на статью. — Мы с ним были большие друзья. Его тогда звали Карлом. Помнишь, рисунок лошади, что был у меня в Инде?
— Нет, — сказала Маттиола, читая.
— Его сделал он, — сказал Чип. — Карл всегда подписывал рисунки буквой «А» в кружке. Кстати, Карл, кажется, упоминал кличку «Аши». Слава Христу и Вэню, значит, он тоже смотался! Смотался на этот так называемый Либерти, в зону изоляции Уни. Что ж, теперь у него было то, чего он всегда хотел. Для него Либерти в самом деле был свободой.