День впереди, день позади
Шрифт:
— Да ничего, бьется помаленьку. Болеет только… С желудком у нее что-то. — Надя боится поднять глаза.
— Что ж не лечит?
— Да, говорит, некогда все. То то, то это… Летом то дрова, то сено. А зимой, сами знаете… — Надя запнулась, подумав вдруг, что дядя, наверное, и забыл совсем, как там зимой, в деревне. А он говорит задумчиво:
— Да-a, в деревне так… То то, то это… Это у нас тут время иногда выдается. Но… тоже… — И вдруг крепко сжимает, почти сминает пальцами мягкий подлокотник кресла. — Надежда! — Дядя Егор смотрит на нее в упор: — Понимаешь ли, сейчас ты, как ниточка, пос… мотри-ка,
В дверях стоит Люда с подносом. На нем — три маленькие чашечки. Из медной, чеканенной по бокам джезвы вьется тонкая струйка пара. Люда ставит поднос на столик рядом с рулеткой, разливает кофе по чашечкам. Терпкий запах щекочет в ноздрях. Надя опускает голову. «Ниточка, ниточка, ниточка… при чем здесь?» — Она смотрит, как дядя и Люда берут чашечки, берет и свою, делает глоточек, учтиво роняет:
— Вкусно как…
— Пей, пей! — говорит добродушно дядя. После каждого глотка он ставит свою чашечку на широкую ладонь. — Такой не везде попробуешь.
— Господа! Не рассиживаться! Нас ждет рулетка! — Люда уже выпила кофе и смотрит на них, подняв поднос, ждет, когда они с дядей отдадут ей чашки. Потом ставит поднос на пол, заносит руку над перекрестьем, указывает взглядом на таблицу.
У Нади осталось всего четыре фишки, и она бегает глазами по таблице, прикидывая, куда бы поставить теперь?
— Ну? — говорит Люда.
И вдруг Надя кладет все четыре на «черное». Тут же опять протягивает руку, чтобы забрать обратно хотя бы две, но Люда строго говорит:
— Ставка делается только один раз!
Резко, как от горячей плиты, Надя отдергивает руку. Дядя опять ставит столбик на «ноль». Люда крутит ручку. Надя закрывает глаза. «Хоть бы черное, хоть бы черное, господи, хоть бы черное…» — повторяет она про себя под звонкий бег невидимого шарика. Он звенит все тише, тише. Вот его и не слышно.
— Вы в ауте, Людмила Георгиевна. С вас… Сейчас, сейчас!
Надя открывает глаза.
Дядя пересчитывает фишки на ладони. Поднимает сжатый кулак и потрясает им.
— Пятнадцать жетонов! — Не размыкая растянутых в широченную улыбку губ, торжествующе хохочет, с хрипотцой растягивая заключительное «хм-м». — Тридцать семь пятьдесят! У вас, Людмила Георгиевна, синенькие еще есть? Да откуда им взяться?! Передавайте банк! И сразу прошу расчет!
У Нади кружится голова. Люда хмуро вытряхивает из своего мешка на стол кучу серебра и долго отсчитывает гривенники, перекладывая их горстями на дядин край стола.
— Можешь не проверять! — наконец говорит она. — Я не люблю оставаться в долгу! А с вас… — Она взглядывает на Надю, потом быстро прыгает пальцем по красным кружочкам перед собой. — С вас, мадам, рубль шестьдесят! Прошу расчет!
Надя откидывается к спинке стула и, не мигая, смотрит на красные кружочки. Становится все безразлично. Дядя хочет что-то сказать, но, мельком взглянув на Люду, начинает демонстративно отодвигать от лежащей перед ним кучи монету за монетой.
— Ты-то, может, долгов и не любишь, да денежки счет любят, — шутливо говорит он. Люда вскидывает голову.
— Обижаете, сэр!
Надя поднимается и, как во сне, идет за своей мелочью. В коридоре она достает из кармана пальто деньги, смотрит на них
— Больше нет… Я говорила…
Люда наклоняет голову и медленно, словно задумавшись, начинает сдвигать пальцем в пригоршню, прислоненную к столу, одну монету за другой. И все так же, не поднимая глаз, высыпает деньги в мешок.
Телефон на письменном столе звонит так неожиданно и громко, что Надя вздрагивает. Люда с любопытством вскидывает голову. Дядя быстро встает, оттолкнув ногами кресло, решительно берет трубку.
— Слушаю!.. A-а, это ты. Добрый день… — Он расслабляется, свободной рукой берется за гнутую спинку кресла, отодвигает его и садится, откинувшись, глядит в окно. — Да… Нет, вдвоем с дочкой… — Надя сжимается, будто на нее замахнулись. А дядя продолжает: — Какое?.. A-а, слышал, слышал. Мне кто-то говорил… Я? Никак… Да потому что меня это не интересует… Ну и что?.. В чем?.. Зря рассчитывал! Времена изменились, ты, надеюсь, это понимаешь?.. Никаких «но»… Думай так, как тебе удобней. Бывай!
Дядя кладет трубку и переходит к столику.
— Кто это? — спрашивает Люда.
Дядя пренебрежительно кривит губы.
— Так, старый знакомый… Из тех, кто не умеет ждать… Болван! — Дядя берет мешок, подкидывает его на ладони, будто взвешивая: — Ну-с, можно банковать? Прошу обозначить ставки! — Он смотрит на Надю. — А ты? Ах, да!.. — Он запускает руку в мешок и высыпает перед Надей горсть монет. — Выиграешь, отдашь! — И, не дожидаясь ответа, берется за перекрестие. Надя робко, словно поправляя монеты, отодвигает от себя деньги.
— Я…
Опять звонит телефон…
— Ч-черт! — с раздражением говорит дядя. Однако встает так же быстро, как и перед этим. Он берет трубку. Голос его спокоен, уверен, громок.
— Слушаю! — И тут же повторяет изменившимся тоном, быстрее: — Слушаю! Да-да! — И Надя видит, как напряглась его спина, а свободная рука, сжатая в кулак, ложится на поясницу. — Игорю Марковичу? Да-да, могу. Займусь в понедельник… Да-да, сразу же, как только приду на работу… Сколько?.. Хорошо-хорошо… Да-да, я все понял… Всего доброго…
Дядя стоит некоторое время, оперевшись на стол обеими руками, и глядит в окно, затем возвращается к журнальному столику, грузно садится в кресло, кладет на колени мешочек, но смотрит отрешенно, куда-то в себя. Очнувшись, он поднимает глаза на Надю и спрашивает так, словно думал только об этом:
— Ты, Наденька, как будто не в себе? Что-то случилось?
— Да нет, дядь Жора, у меня… — Она чуть запинается. — Все ладом…
Дядя секунду внимательно, будто впервые видя, смотрит на дочь, потом закусывает верхнюю губу так, что нижняя сильно оттопыривается, а подбородок морщится, высоко поднимает голову, прищуривает глаза; взгляд его туманится, он шумно вздыхает и повторяет протяжно: