День за днем
Шрифт:
Витторио притормозил, пристроился в очередь на платную дорогу. На этот раз выбрал отсек, где платят наличными.
Вначале он подумал было о грузовичке, но отмел эту мысль, потому что иногда при въезде на платную дорогу их останавливает финансовая полиция, проверяет груз и накладные. Лучше автофургон, маленький автофургон, который он угнал в Падуе ночью из гаража какой-то виллы. Привел его в сыроварню, перекрасил, поставил стереомагнитофон и коротковолновый радиопередатчик, из тех, каким пользуются дальнобойщики, и привинтил номера, украденные на стоянке в аэропорту. На этом автофургоне он съездил в Сан-Марино, снял со счетов в разных
Если бы его сотовый был включен и кто-нибудь, например Аннализа, позвонил бы и спросил, где он сейчас, Витторио сказал бы: «В Болонье», хотя оставалось преодолеть еще по меньшей мере половину объездной дороги. Витторио уже хотелось оказаться дома, так он устал.
Мать орет с нижнего этажа:
– Это тебя!
Я выхожу на лестницу, свешиваюсь через перила, но матери не вижу. Кто ее знает, где она. Паршивая привычка орать из комнаты в комнату, причем непонятно откуда. Я тоже ору:
– К телефону, к двери?
– К двери!
Поразительно, что я не слышал звонка. Потом соображаю, что в этом нет ничего странного: я в наушниках, у себя в комнате, музыка играет громко. Я свешиваюсь еще ниже, рискуя свалиться. Теперь вижу ее, во всяком случае частично, на самой нижней площадке, перед входной дверью.
– Кто там? – спрашиваю я.
– Откуда мне знать? Это к тебе!
– Полицейские видели?
– Полицейских сегодня нет!
Ничего себе – нет полицейских. С тех пор, как меня отправили к родителям, в Равенну, перед домом все время стояла полицейская машина и еще одна проезжала время от времени. Всех, кто приходил в первый день, останавливали и просили показать документы. В первый день, потому что потом не приходил никто.
Слышу, как хлопает входная дверь. Голос матери, что-то вроде: «Он наверху, можете подняться», – и чьи-то шаги на лестнице. Я вцепляюсь в перила, затаив дыхание: вернулся тот прежний страх. Кто-то быстро одолевает первый пролет, пальцы шуршат по поручню. Последний поворот лестницы: я закрываю глаза и вздыхаю, потому что вижу ее. Ту девушку из полиции, никак не могу запомнить, как ее зовут.
– Что с тобой? Я тебя напугала?
– Нет, – отвечаю я, – еще чего.
Веду ее к себе в комнату. Говорю: «Извините за беспорядок», – а она: «Пожалуйста, давай на „ты“». Потом снимаю со стула ворох трусов и носков и швыряю в шкаф.
– Это все чистое, – объясняю, – мать штопала. – Один носок выпал из шкафа, я пинком загоняю его внутрь. Девушка из полиции все же не садится. Подходит к кровати, берет наушники, из которых доносится неразборчивый треск.
– Что ты слушал? – спрашивает она.
Я вытаскиваю вилку наушников из усилителя и тут же бросаюсь регулировать звук: на слишком большой громкости раздается неразборчивый грохот.
– Тенко, – говорю я. – «День за днем».
– Красивая музыка, – кивает она. – Грустная.
Нечаянно задеваю Пса, который спит на постели, под опрокинутой подушкой; он поднимает голову. Девушка из полиции подходит, подносит руку к морде, сначала на расстоянии,
– Ты уверен, что это не питбуль? – спрашивает она.
– Да, уверен. Это совсем другая порода.
– Ну ладно.
Она протягивает мне буклетик «Алиталии»: «Правила транспортировки животных на линиях воздушного сообщения». Внутри еще один буклетик, в котором объясняется, что нужно сделать, чтобы вывезти собаку за границу. Я верчу оба буклетика в руках. Влажный комок подкатывает к горлу, я слегка покашливаю, чтобы он рассосался.
– Спасибо, – говорю и кладу буклетики на постель.
Она глядит на меня и кивает. Опирается на спинку стула, с которого я скинул белье.
– Я не для этого пришла к тебе, – объясняет она. – И в аэропорт не затем заходила. Я снова опрашиваю всех, кто имел дело с Питбулем, но поскольку я была там и собиралась поехать сюда…
– С Питбулем?
– Да, с человеком, который хотел тебя убить. Мы так его называем.
– Почему же в газетах ничего нет?
– Потому что мы это не разглашаем. Он что-то задумал, у него есть какой-то план, и мы бы не хотели ему подыгрывать.
– Что за план?
– Я не знаю.
– Почему он не убил меня по дороге?
– Потому что у него особые пули, их убойная сила меньше, чем у обычных. Он должен был подойти к тебе близко, чтобы выстрелить наверняка.
– А зачем ему такие пули?
– Я не знаю.
– Кто этот человек?
– Я не знаю.
– Вы его поймаете?
– Да.
Она вертится вокруг стула, наконец садится. Снимает оливковую куртку, и я могу разглядеть, какая она, эта девушка. Не впрямую, открыто пяля глаза, нет: наклоняюсь к Псу, чешу у него за ушами и ненароком бросаю взгляд. Очень хорошенькая. Средиземноморский тип. Кругленькая, но стройная. Короткое черное платье, черные колготки, ботинки. У стула витая спинка, так что куртка соскальзывает, карман ударяется об пол с тяжелым, металлическим звуком. Когда она поднимает куртку с пола, из другого кармана прямо к моим тапкам вываливается маленькая коробочка. Я ее поднимаю и, прежде чем отдать, рассматриваю.
– Ой, – вырывается у меня. – Ты в положении?
– Я не знаю, – отвечает она.
– Но ты сделала тест?
– Нет.
Она покраснела, совсем чуть-чуть. Поджала губы, завертела головой, будто ее очень заинтересовала моя комната. Шепчет: «Черт, какая грустная песня!» – потом пытается сунуть коробочку в карман, но та не входит, и девушка ставит ее на пол, рядом со стулом. Кладет ногу на ногу, и я не могу отвести глаз. Она это замечает и протягивает ноги перед собой, плотно их сжав.
– Послушай, я пришла задать тебе несколько вопросов, а также сообщить лично, что больше у тебя нет постоянного поста.
– Постоянного?..
– Полицейских.
А я вдруг подумал о моей работе у провайдера. Там-то, конечно, у меня больше нет ничего, офис сгорел, и все погибли.
– Тебе больше не нужна охрана. Мы взяли вашего Д'Оррико, так что у Питбуля больше нет мотива тебя устранять. Насколько мне известно, он никогда никого не убивал без причины.
– Будем надеяться, что он не начнет с меня.
Девушка улыбается, это ей очень идет. Улыбка у нее открытая, простая, почти детская. Серьезная, она кажется грубоватой, но в улыбке видна вся ее солнечная природа. Дикая и солнечная. Она поворачивается к стереосистеме, в изумлении морщит лоб: