Денарий кесаря

Дроздов Анатолий Федорович

…Зоя пришла почти сразу. Она умылась, но все равно было видно, что плакала. Став у порога, она скромно сложила руки на животе и потупилась. Я молча разглядывал ее. Когда я поселился у Плавта, дочь его была угловатым подростком, я не заметил, как она расцвела. Плавт истово хвалил все свое, будь то гостиница, вино или дочь, но в отношении Зои он приукрасил немного. У нее было смуглое, милое лицо, карие глаза и тяжелые, черные волосы, уложенные на голове высокой башенкой. В отличие от других молоденьких гречанок она не была пухленькой –

стройное, сильное тело с округлым там, где округлому положено быть. Она стояла молча, давая себя разглядеть.

– Ну? – сказал я.

– Прости меня, господин! – тихо сказала она. – Я больше никогда не сделаю тебе больно. Я буду исполнять любое твое желание. Клянусь!

– Съешь это! – указал я на сухой корешок.

Она послушно бросила корень в рот и стала жевать. Зубы у нее были острые и крепкие, в чем я имел возможность убедиться, с мандрагорой Зоя справилась быстро.

– Чувствуешь прилив страсти? – спросил я.

– Да! – с готовностью ответила она. – Расстелить постель?

– Сам справлюсь. Иди!

– А как же?.. – растерялась она. – Отец сказал…

– Ты съела мандрагору одна!

– Я принесу еще! – предложила Зоя.

– Не стоит. За последний месяц я съел ее модий. Чрево не вынесет больше.

– Ты смеешься надо мной! – насупилась Зоя. – Так не честно!

– Тайком подкладывать гадость в еду честно?

– Мадрагора не гадость!

– Но тебе не помогла.

– Поможет! Ты захочешь меня!

– Позову тебя, когда это случится. А сейчас иди!

– Я буду ласкать тебя всю ночь! – исступленно воскликнула она. – Ты не пожалеешь!

– Ты обещала исполнить любое желание. Сегодня оно такое.

– Ты все равно захочешь меня! – зловеще пообещала Зоя уже за дверью. – Очень скоро…

Проснулся я на рассвете и сразу услыхал рядом мерное дыхание. Вечером я допил кипрское Плавта, но был пьян не настолько, чтоб забыть, что лег один. Я откинул одеяло. Зоя, обнаженная, спала, прижавшись щекой к моему плечу. Ее одежда валялась на полу. Как Зоя попала в постель, можно было не спрашивать – в каждой гостинице есть запасные ключи от комнат.

В комнате было прохладно, и Зоя почувствовала это. Пошарив рукой в поисках одеяла, она открыла глаза. Взор ее был невинен, как у ребенка.

– Холодно! – сказала она, обнимая меня. – Ты уронил одеяло? Я согрею!

Тело ее было упругим и горячим. Накануне я много выпил, ночью хорошо отдохнул, стоит ли удивляться, что желание пробудилось во мне? Зоя увидела это. Не успел я опомниться, как она взобралась на меня… Она не вскрикнула, когда порвалась ее плоть, только закусила губу.

– Я ведь говорила, что ты захочешь! – прошептала, прижимаясь ко мне…

Плавт слукавил: Зоя не разлюбила меня ни через месяц, ни через шесть, ни после рождения первенца. Повитуха еще пеленала новорожденного, когда Зоя позвала меня и с гордостью показала на розовый комочек.

– Посмотри, какой он красивый! Весь в тебя! Ты дашь ему имя?

Повитуха

положила спеленатого ребенка на пол. Плавт, его жена, стоявшие рядом, вопросительно смотрели на меня. Я понял, чего они ждут, шагнул и поднял сына.

– Мой внук будет римским гражданином! – радостно воскликнул грек.

Так в мир пришел Луций Корнелий Назон Руф, а следом – Марк и Плавт, а также их сестра Випсания… (По просьбе Плавта младшему внуку дали его имя, дочь получила имя бабушки.) Чтобы дети росли в приличной семье, мне пришлось жениться. Так ли задумал хитрый грек, когда уговаривал меня принять Зою, или же он был искренен в горе, но я ни разу не пожалел. Господь послал мне хорошую жену – любящую, преданную, заботливую. Зоя не смогла заменить мне Валерию (ее никто не мог заменить!), но дала мне то, без чего жизнь любого мужчины теряет смысл. У меня был Дом…

Когда семья выросла, я купил домус неподалеку от гостиницы. Он, конечно, не шел в сравнение с родительским домом в Лугдунуме, но был достаточно велик и удобен для большого семейства. В Кесарии мы считались зажиточными людьми, хотя весь мой доход составляло жалованье трибуна – недостаточное для большой покупки. Мне пришлось занять деньги у Плавта. Этот долг я вернул после смерти Тиберия, получив донативу нового императора, Гая Юлия Цезаря по прозвищу Калигула. Император щедро давал одной рукой, чтоб другой забрать тысячекратно…

Я не получал писем от отца и сам не писал ему – формально мы были чужими. Плавт, который не знал об "эманципацио", считал наше взаимное молчание чудачеством. В таких местах, как Иудея, римляне слыли людьми холодными и жестокими. Греки обожают детей, внуков – вдвойне; Плавт и его жена баловали моих детей, осыпая их ласками и подарками. Когда Випсании исполнился год, Плавт сказал мне:

– Негоже, что сенатор до сих пор не видел своих внуков. Если дела не позволяют ему приехать, а тебе – путешествовать с маленькими детьми, то можно послать в Лугдунум картину. У меня есть на примете хороший мастер…

Предложение мне понравилось. Мастер Плавта оказался умелым, хотя переусердствовал, добавляя нашим лицам благообразности. Меня изобразили в парадном облачении трибуна, Зою – в ее лучшем наряде, пририсовав ей на руках золотые браслеты, а на шее – золотую цепь. Таких украшений у жены не имелось, но Зоя шепнула мне, что так захотел Плавт, и я не стал спорить. Над головой каждого из детей и Зои мастер написал по латыни имя изображенного. Я приложил к картине короткое письмо. "Луцию Корнелию Назону Руфу от Марка Корнелия Назона Руфа – радоваться! Это твои внуки, сенатор!" Холст свернули в трубку, запечатали вместе с письмом в пропитанный смолой футляр и вручили преданному рабу. Спустя полгода он привез ответ. В маленьком пакете лежали четыре кожаных векселя на двадцать пять тысяч сестерциев каждый и письмо. Из двух слов: "Моим внукам…"