Денежный семестр
Шрифт:
Мой взгляд выразил еще большее сочувствие.
— Мне придется делать лирические отступления, — честно предупредила я. — Иначе будет непонятно.
— Хорошо, отступайте…
И я, злорадно представляя валяющуюся на столе диссертацию, начала дозволенные речи…
О том, что мне предстоит участвовать в международной алгебраической конференции, я узнала в дремучем лесу. Не самое подходящее место для подобного известия. Правда, некоторые, возможно, поставили бы дремучесть означенного леса под сомнение, учитывая тот факт, что он располагался вблизи садоводства, а садоводство представляло собой нечто вроде огромной шахматной доски, на каждой клетке которой копошилось по нескольку фигур. Однако для меня, способной заблудиться не только
Похоже, мое мнение полностью разделяли наши немецкие гости, ради которых и была устроена романтическая вылазка на природу. Гости приехали не ко мне, разумеется, а к моему научному руководителю, известному математику профессору Юсупову. Он последние полгода прожил в городе Мюнстере, причем его задачей было вовсе не учить алгебре студентов тамошнего университета, как я по наивности полагала, а общаться с преподавателями, повышая тем самым научный уровень последних. Вот парочка этих самых последних к нам и прибыла. Точнее, прибыл профессор Фалько Брауэр с женой и аспирантом по имени Кнут.
За две недели, проведенные в Петербурге, практичные немцы явно намеревались ознакомиться с таким количеством его достопримечательностей, которое аборигены осматривают разве что за год.
Мы просто сбились с ног, бродя с гостями по музеям и паркам. При этом надо учесть, что нас было трое — Юсупов, я и Игорь, еще один юсуповский ученик, и мы чередовались, а вовсе не ходили во все места скопом, так что мне иной раз перепадал выходной. Впрочем, поскольку меня прикрепили к Кнуту, а тот почти каждый день умолял в индивидуальном порядке отвезти его в пригород, выходные мои были редки. Хорошо еще, активные иностранцы нагрянули в августе, когда мы в отпусках. А плохо — что остальные наши коллеги находились в отъезде, и помощи просить было больше не у кого. Завершающим аккордом нашей культурно-просветительской деятельности стал поход в лес за грибами, причем благородный Игорь согласился предоставить в качестве места для отдыха собственную дачу.
— Только она не вполне достроена, — признался он. — И место такое… не вполне. Не знаю, стоит ли позориться перед немцами…
Я только махнула рукой:
— Ничего! Достроенные дачи они и у себя увидят. Они такие любознательные — вот пусть и познают мир в новых для них проявлениях. А грибы-то там есть?
— Есть, как ни странно. Видимо, люди так увлечены огородами, что им не до грибов. А что? В конце концов, просто прогуляемся.
— Да извел меня Кнут этими грибами, — не стала скрывать я. — Все повторяет, что слышал о такой русской народной традиции и хотел бы испробовать ее на себе. Боюсь, у него об этом мероприятии несколько превратное представление. Он упорно пытается у меня выяснить, достаточно ли для этого шести человек. То ли он считает, что нам придется за каждый гриб бороться с волками и медведями, то ли что другие грибники способны отобрать у нас добычу. Он что-то объяснял, но я, разумеется, не поняла. Разобрала только машрумс и энималс… это ведь животные и грибы?
Игорь кивнул. Он был в курсе моих оригинальных проблем с английским языком, возникших в связи со сдачей кандидатского минимума (о нем в свое время). То есть проблемы у меня были всегда, но оригинальностью они раньше не отличались. Я в точности подходила под графу в анкете «читаю и перевожу со словарем» (хочется честно продолжить — а без словаря ни бум-бум). Однако в процессе подготовки к экзамену я неожиданно научилась неплохо по-английски говорить — с ужасным произношением, зато доходчиво, а ведь это главное. Зато разбирать сообщения иноязычных знакомых для меня значительно труднее. Русских, изъясняющихся по-английски, я понимаю нормально, а речь представителей иных национальностей представляется мне чем-то вроде «бу-бу-бу, шшш, бу-бу-бу, шшш». При этом они пребывают в наивном убеждении, что раз они меня понимают, то и я их тоже. А Кнут к тому же имел привычку половину слов глотать, а оставшиеся произносить с немыслимой скоростью. Обычно при нашем общении мой вклад в беседу заключался в том, что во время редких пауз я вставляла: «Помедленнее,
— А Кнут прав! — неожиданно заявил Игорь.
— Да? — Я была приятно удивлена. — На твоей даче водятся волки и медведи?
Мой собеседник засмеялся:
— Максимум, на что можно рассчитывать, — это собака Баскервилей. У нас там рядом болото. Можем сказать гостям, что из самого центра Гринпинской трясины часто раздается подозрительный вой.
— Здорово! — восхитилась я, обожающая фильм «Собака Баскервилей» (наши актеры там куда больше похожи на англичан, нежели все виденные мною англичане), и бодро процитировала: — А орхидеи у вас уже зацвели?.. Впрочем, немцы твою идею не оценят. Ради дрессированной собаки Баскервилей надо ехать в Англию, а в России положено водиться диким медведям.
— У нас на даче водятся только садоводы. Иногда кажется, что дикие. Но все равно стоит поехать туда всем вместе. Вшестером. Хоть развеемся немного…
Вот мы и поехали. Должна признаться, садовые участки несколько меня разочаровали, так как, помимо шахматной доски, вызвали печальную ассоциацию с колумбарием: множество мелких ячеек, а в них — люди. Зато порадовало другое. До недавнего времени я считала, что хуже меня разбирается в грибах лишь один человек на свете — моя мама.
Оказалось, я впала в манию величия. В стране — да, возможно. Но не на свете. Я, например, без труда способна отличить мухомор. Все остальные, может, и перепутаю, однако мухомор, особенно красный, отличу и отбракую.
Зато Кнут бросался к каждому мухомору, словно к родному брату, обретенному после долгой разлуки, и гордо укладывал в корзинку. Я, естественно, не желала позволить нашему гостю отравиться и потому отбирала и выкидывала драгоценную добычу.
Кнут со стоном уточнял:
— Опять он?
— Опять, — безжалостно сообщала я.
К сожалению, никаких съедобных грибов нам не попадалось. Игорь с Юсуповым набрали моховиков и подберезовиков, а мы с Кнутом, словно заколдованные, натыкались лишь на мухоморы. Более того, при попытке ответить на естественный вопрос собеседника, что же это за сорт, который мне так не нравится, я обнаружила, что слово «мухомор» не входит в мой английский лексикон. В этот лексикон не входит даже слово «муха»! Вот про то, на какие части делится Великобритания и каковы ее величайшие поэты, я поведала бы без труда, а мухи и мухоморы университетской программой почему-то обойдены. Правда, благодаря знакомству с творчеством ансамбля «Биттлз» я была в курсе, что название это означает «жуки», однако сообщать гостю, что он сует в корзинку смерть «Биттлз», я сочла слишком трагичным.
Впрочем, подобные проблемы я разрешала легко.
— Этот гриб, — сообщила я, — называется «смерть з-з-з».
Жужжа, я изобразила руками крылья и сделала выражение лица, которое сочла подходящим для мухи.
— «Смерть з-з-з»? — ужаснулся Кнут и уставился на пролетающий в небе самолет.
Ну что за люди эти иностранцы! Не способны разобрать по моему лицу, муха я или самолет.
— Это не «з-з-з», — возразила я. — «З-з-з» — животное.
К сожалению, ответить точнее я не могла, так как слово «насекомое» вылетело у меня из памяти.
Кнут просиял и изобразил нечто, больше всего похожее на киношного Кинг-Конга. Однако я отличаюсь сообразительностью и сразу догадалась, что это не Кинг-Конг, а представление нашего гостя о медведях. Медведи явно занимали собой ум Кнута. Похоже, он считал, что это единственная достопримечательность Петербурга, которую от него почему-то утаили. Видимо, дома его первым делом спросят, сколько он встретил медведей, и, узнав, что ни одного, сочтут поездку неудачной. А что я могу поделать? Не изображать же мне медведя, в конце концов? У меня, правда, есть коричневая шуба из искусственного меха, но голова все равно будет торчать наружу, а даже иностранец вряд ли поверит в медведя с человеческой головой. И вообще, летом в шубе жарко. Нет уж, переживет Кнут без медведя…