Деньги господина Арне

В те далекие времена, когда Данией правил Фредерик Второй, [1] а провинция Бохуслен была еще под датской короной, жил в городке Марстранд [2] человек по имени Торарин. Он был немощен и слаб. Одна рука вовсе его не слушалась, поэтому не мог он ни веслами работать, ни рыбу ловить. Незачем, стало быть, было ему и селиться на берегу моря, как то делали в Марстранде все рыбаки. А жил он тем, что ездил по дворам, что стояли поодаль от побережья, и продавал там рыбу, сушеную да соленую. Дома бывал

Как-то февральским вечером, когда начинало уже смеркаться, ехал Торарин из Кунгсхэлла в сторону Сульберги, где жил пастор. Дорога была безлюдной, но Торарина это нисколько не смущало. В повозке с ним рядом сидел его верный друг, с которым можно было вести неторопливую беседу. Это была небольшая черная собака с густой шерстью, Торарин звал ее Грим. Обычно Грим лежал не двигаясь, вытянув голову между лапами, и иногда лишь моргал в ответ на то, что говорил хозяин. Но стоило ему только услышать что-то, что было ему не по нутру, как он тут же поднимался в повозке и, задрав морду к небу, принимался выть, словно матерый волк.

— Важную новость прослышал я сегодня, Грим, собачка моя дорогая. В Кунгсхэлле и в Каребю сказывали мне, будто море там замерзло. Погода стояла тут тихая и ясная, да ты и сам не хуже меня это знаешь. В общем, покрылось море льдом, и не только здесь у нас в шхерах, а, говорят, далеко, аж до самого Каттегата. Ни кораблям, ни лодкам шхерами уже не пройти, везде лед толстый. Теперь, стало быть, до острова нашего и по льду на санях добраться можно.

Собака слушала, и, похоже было, неодобрения новость эта у нее не вызывала. Она лежала спокойно и моргала, глядя на Торарина.

— Не больно уж много рыбы у нас с тобой осталось, — сказал Торарин, словно бы желая убедить в чем-то Грима. — А что бы ты сказал, ежели бы мы с тобой на первой развилке взяли да и свернули на запад, к морю? Проедем мимо церкви в Сульберге, потом в Эдсмольшиль, ну а оттуда до Марстранда всяко уж не более мили будет. Ведь правда же здорово было бы хоть разок-то на наш остров без лодки или парома добраться?

Они выехали на обширную пустошь Каребю, и хотя погода стояла в тот день тихая, здесь сразу подул на них холодный ветер, и дальше ехать стало не очень-то приятно.

— Оно, конечно, может, и не пристало нам домой возвращаться, пока работа в самом разгаре, — сказал Торарин, несколько раз взмахнув руками, чтобы согреться. — Но с другой-то стороны, сколько уже недель мы с тобой все ездим да ездим, так что, согласись, неплохо было бы несколько денечков и дома провести, стужу из тела выгнать.

Собака по-прежнему была спокойна, и потому Торарин все более проникался уверенностью в том, что принял разумное решение, и продолжал свои рассуждения дальше.

— Матушка моя уже много дней одна сидит в нашей лачуге. Небось не терпится ей нас-то дождаться. Да и вообще, Грим, хорошо в Марстранде зимой. По улицам рыбаки да купцы везде чужестранные гуляют. В складах морских танцы каждый вечер. Ну а уж сколько пива там льется в трактире! Нет, этого тебе не понять.

Торарин нагнулся к собаке, чтобы убедиться, что она его слушает. А поскольку собака не спала и не выказывала при этом неудовольствия, Торарин свернул на первую же дорогу, что вела к морю. Он

— Раз уж мы все равно едем мимо дома пастора в Сульберге, — сказал Торарин, — загляну-ка я к ним, пожалуй, узнать, точно ли лед крепок до самого Марстранда. Они уж всяко должны знать.

Торарин сказал это негромко, как бы размышляя вслух и вовсе не заботясь, слышит ли его собака. Но едва лишь слова эти были произнесены, как она встала и жутко завыла. Лошадь рванула в сторону, и даже Торарин испугался и обернулся посмотреть, не гонятся ли за ним волки. Но когда он увидел, что это выли не волки, а Грим, он принялся его увещевать.

— Дружище, — сказал он ему, — ведь сколько раз заезжали мы с тобой в Сульбергу к пастору. Не знаю уж, скажет ли господин Арне нам что про лед, но вот в чем я точно уверен, так это в том, что в море он нас не отпустит, не попотчевав добрым ужином.

Однако собаку его слова не успокоили. Она снова задрала нос к небу и завыла еще пронзительнее.

Тут уж недолго было и самому Торарину потерять хладнокровие. Уже почти стемнело. Вдали Торарин различал церковь Сульберги, высившуюся посреди широкой ленты равнины, окаймленной с обеих сторон холмами — голыми и покатыми со стороны моря и поросшими лесом с другой. В открытом заснеженном поле был он совсем один и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Ему стало чудиться, будто из темного леса и с безлюдных холмов вылезают и спускаются к нему разные тролли и огромные чудища, осмелевшие с наступлением темноты. И ведь на всей дороге не было им больше на кого наброситься, как только на бедного Торарина.

При этом он все продолжал уговаривать собаку не выть:

— И что ты, дружище, имеешь против господина Арне? Это же самый богатый и уважаемый в нашей округе человек. Не будь он пастором, быть бы ему хёвдингом нашим.

Но доводы эти на собаку не подействовали. Тогда терпение у Торарина лопнуло, он схватил собаку за загривок и скинул ее с повозки. Но когда он тронулся в путь снова, собака не побежала следом, а осталась прямо на дороге и выла до тех пор, пока Торарин не миновал ворота пасторского двора, по четырем сторонам которого длинными рядами стояли невысокие деревянные строения.

В доме за вечерней трапезой в окружении своих домочадцев сидел пастор, господин Арне. Кроме Торарина, чужих в этот вечер не было.

Пастор был стар и сед, но в нем чувствовалась еще и стать, и сила. Рядом сидела его жена. Время не пощадило ее. Голова и руки тряслись, да и слышала она теперь с большим трудом. По другую руку от господина Арне сидел помощник его, бледный молодой человек. Выражение лица у него было очень серьезное, словно бы говорившее о бремени знаний, полученных им за время учения в Виттенберге. [3]

Все трое сидели во главе стола, как бы отдельно от остальных. Рядом сидел Торарин, за ним работники господина Арне, тоже уже старики. У троих мужчин головы были совсем лысы, спины сгорблены, глаза слезились и часто моргали. Женщин было только две. Были они чуть помоложе и поздоровее мужчин, но все же дряхлы и уже с признаками всяких старческих недугов.

В самом конце стола сидели две девушки — подростки. Одна из них, светловолосая и худенькая, была внучкой господина Арне, на вид ей было не больше четырнадцати. Черты лица ее еще не оформились, но уже было видно, что она обещает стать красивой. Другая девушка была круглой сиротой и всю жизнь прожила в доме пастора. Обе они сидели на скамейке рядышком, и видно было, что между собой они очень дружны.