Деньги
Шрифт:
— Да что мне твоя законная ответственность! — воскликнула тётка. — Да неужто ты не понимаешь, что есть ответственность во сто раз большая, чем ответственность пред твоими писаными законами. Нравственная-то ответственность, я думаю, будет побольше.
— Я нравственно считаю себя правым, — сказал он.
— Ты считаешь себя в праве убивать человека?
— Тётя, такие обострённые речи ни к чему доброму не приведут.
— Ты мне ответь на вопрос об убийстве.
— Я никого не убивал.
— А
Он побледнел.
— Как, разве… — начал он.
Вероника подала ему телеграмму. Она была от Натальи.
«Передайте Анатолию Павловичу, — прочёл он, — отец умер через два часа после его отъезда. Прощайте».
Он вынул платок и провёл им по лбу. Он почувствовал, как его руки холодеют, как странно прыгает перед ним тёткин чепец и как волнуется вся комната.
— Ты мне должен тут объяснить две вещи, — продолжала она. — Зачем вместо «Анатолию», сказано «Анатолию Павловичу», и затем, что значит это «прощайте» в конце. Значит ты ей сказал прямо: «Я вас не люблю; я за вами ухаживал, но вы мне надоели; я вас бросаю как перчатку». Так или нет?
Анатолий никогда не думал, чтоб тётка могла проявить столько силы и самостоятельности в речах. Её речь ему так напоминала то, что шесть дней тому назад ему говорил на Принцевых островах Александр Дмитриевич.
— Я ей не сказал ни слова, — возразил Анатолий. — Я говорил с её отцом.
— И что же он ответил тебе?
— Он сказал, что предоставляет мне действовать по моему усмотрению.
— И ты спокойно повернулся, сложил свой чемоданишко и покатил сюда с лёгким сердцем? Ты оставил любимую девушку с мёртвым отцом?
Анатолий пожал плечами.
— Почём же я знал, что он умрёт? Конечно, если б я знал, что это так будет…
— Ты подождал бы его смерти и потом, не говоря ни слова, бросил бы девушку?
— Позвольте, тётя, — вы не сердитесь. Я должен вам объяснить всё по порядку.
Анатолий откинулся в креслах, ещё раз вытер платком лицо и, стараясь придать своему голосу спокойствие, тихонько бросил взгляд на тётку. Она сидела гневная, вся в пятнах.
— Я должен вам сказать следующее, — начал Анатолий. — Я полюбил другую девушку.
Вероника вдруг захохотала. Он никогда не слыхал её хохота. Но тут неожиданно смех у неё прорвался и далеко разнёсся по пустым комнатам.
— Ты влюбился? — спросила она.
— Да, я влюбился. В молодую, красивую девушку, которая должна удовлетворять вашим требованиям. Она богата, даже очень.
— Богата? А как очень?
— Миллионерша.
— За сколько же ты продал Наташу? Скажи цифру.
— Я не желаю, тётя, чтоб вы так со мной говорили, — возвысив голос, сказал Анатолий.
— Вот как! А кто же мне может запретить говорить, как я хочу? Не ты ли, — подкидыш?
— Как подкидыш,
— А то, что каждый ребёнок, который растёт без призора отца и матери — подкидыш. Тебя ведь подкинули к нам, — мы подобрали. Что ты племянник, так не ты один: у нас племянников пять штук было. Наше дело было воспитать тебя или выбросить, — ну и воспитали. Тебя Варвара избаловала; на моей душе греха меньше. Вот и дожили!
— До чего дожили? — спросил Анатолий, до боли стискивая руки.
— Вот тебе мой сказ, — начала тётка, — ты должен сейчас, понимаешь, сейчас, сию минуту, ехать туда — к Наташе. Ты должен в ногах у неё ползать, прощенья просить, молить, чтоб она всё прошлое забыла.
— Как? Вы думаете, что мыслимо воротить прошлое?
— Воротить ничего нельзя. Пролитой воды никогда не вернёшь. И она замуж за тебя, конечно, теперь не пойдёт, — но прощенья ты у неё за свою мерзость просить должен.
— Зачем же эта комедия?
— А затем, что грех выкупить надо.
Он встал.
— Тётя, я себя грешным не считаю, думаю, что я прав и честен. Я счёл своей обязанностью заявить вам о моей женитьбе, а там делайте, как хотите.
— Я не желаю твоей женитьбы.
— Можете не желать, но я женюсь.
— Я не позволю.
— Как же вы можете не позволить? Как ни грустно, но я от решения своего не отступлю, и хотя мне ваше согласие дорого, но я им готов поступиться. Я думаю, впрочем, тётя, что вы одумаетесь.
Она, не спуская глаз, следила за ним; она видела, как всего его дёргает и как он сдерживается.
— Ну, иди в свою комнату, — тихо, почти шёпотом сказала она. — Иди, я не хочу с тобой больше говорить.
Он пошёл к себе и, посвистывая, принялся за раскладку своего чемодана. Но не успел он вынуть первого слоя платья, как вошёл старый лакей Никифор. Он был в доме более тридцати лет и никогда не жаловал Анатолия.
— Барыня приказали вам сказать, — начал он, останавливаясь на пороге, и взявшись руками за косяк и край двери, — чтоб вы здесь не оставались: они этого не желают.
— Где? В этой комнате? — спросил Анатолий, чувствуя, как опять ударило ему в виски.
— Нет, в доме. Просят съехать. Скажи, говорят, что очень их прошу больше часа у меня не оставаться и в комнату ко мне не входить.
Анатолий криво усмехнулся.
— Вот с ума сошла старуха, — проговорил он про себя, но так, что старик услышал. Он ещё больше нахмурился.
— Лошадь велеть закладывать или извозчика привести? — спросил Никифор.
— Всё равно. Приведи извозчика.
Он бросил белье обратно в чемодан, открыл письменный стол и посмотрел на кипу бумаг.
— Здесь на неделю разборки, — подумал он и захлопнул снова ящик. — Ну, да угомонится скоро. Это только так она, — для начала.