Дэниел Мартин
Шрифт:
— Мне кажется, что если ты что-нибудь и понимаешь не так, то это реальный брак, семейную жизнь. Особенно с кем-то вроде меня.
— А мне кажется, ты не понимаешь того, что реально происходит между нами. Мы тогда, в Оксфорде, не решились взглянуть реальности в лицо, не решаемся и сейчас.
Джейн помешкала немного, потом заговорила примирительным тоном:
— Знаешь, Дэн, я ведь и вправду все последние дни старалась делать вид… не хочу сказать, что это плохо. Как некоторые роли бывают полезны для актрисы…
— Что?
— Ненависть к себе. Чувство вины. Гнев. Много всего, что и названия не имеет.
— Я бессилен помочь?
— Ты уже помог. Очень.
— Тогда почему же мне не дозволено и дальше помогать?
И снова — напряжённая пауза.
— Потому что я не имею права обременять всем этим кого-то ещё. Я… Ну конечно же, и я не лишена эмоций. И я не забыла тот день, все те месяцы в Оксфорде.
— Но всё это случилось с кем-то другим?
— Ведь и ты тоже был кем-то другим!
— К кому ты теперь испытываешь всего лишь чувство дружбы?
— К кому я не могу себе позволить испытывать что-либо ещё.
— Ты уходишь от ответа.
На этот раз пауза тянулась ещё дольше, будто она глубоко вздохнула и задержала дыхание, будто почувствовала себя загнанной в угол.
— Я тоже способна испытывать нормальные женские чувства, Дэн. Если бы это было…
— Единственным препятствием?
— Если бы я не так… запуталась.
— Ты подразумеваешь, что я могу ещё больше тебя запутать?
— Что ты, вовсе нет.
— Меньше всего я хотел бы помешать тебе жить так, как тебе хочется. Как хочется, где хочется. Преподавать. Быть активным деятелем марксистской партии. Кем угодно. Просто мне хотелось бы, чтобы мы попробовали жить вместе. В счастье и в горе.
— Но нельзя этого делать, если совсем не веришь в счастье. — Она поспешила продолжить прежде, чем он успел возразить. — Помимо всего прочего, мой возраст…
— Это нечестно. Ты прекрасно знаешь, что половина мужчин на корабле…
— По сравнению с твоей молоденькой подругой…
— Я сравнивать не собирался. И с каких это пор женщины больше всего нуждаются в одиночестве?
За её спиной на террасе бесшумно возник слуга-нубиец и стал вглядываться в сидящую за столиком пару. Услуг он не предлагал, но Дэн махнул рукой в его сторону, мол, им ничего не надо. Джейн оглянулась — посмотреть, кому это он сделал знак; Дэн подумал — словно ищет у кого-то помощи. И несколько запоздало спросил, не хочет ли она ещё бренди.
— Спасибо, нет.
Больше она ничего не говорила. Слуга скрылся за дверью. Высоко во тьме над рекой прозвучал тонкий трёхсложный вскрик, пронзив тишину, вставшую между ними. Дэн иронически усмехнулся:
—
— Что это было?
— Кулик. Ищет местечка потеплее. — Он чуть было не добавил: идиот несчастный.
Джейн пристально глядела в стол, похоже было, что она боится заговорить, боится встать и уйти, боится сделать что бы то ни было. Лицо её скрывала тень, но луч света, пробившийся сквозь жалюзи, падал на серебряный гребень в её волосах. Дэну удалось найти верный тон — тон покорности и смирения:
— Думаю, дело в третьем: он всегда с нами. Между нами.
— Энтони?
— Давно знакомый совокупный призрак.
— Но ведь он и соединяет?
— Как поперечные балки соединяют фермы: чтобы те никогда не коснулись друг друга.
— Но всё, что здесь произошло, касается меня. И я глубоко тронута.
Дэн смотрел во тьму.
— Тебе не подумалось, что так будет правильно?
— Несколько раз за эти годы мне думалось, что будет правильно принять лишнюю дозу снотворного. Был такой период, как раз когда Питер отправился в Гарвард… когда мне казалось, что единственная причина, почему этого делать не стоит, — это не дать Энтони одержать победу. Я не пытаюсь оправдываться. Но тогда мне думалось, что это будет правильно.
— Но если твой инстинкт тебя тогда подвёл…
Джейн сидела у столика, сгорбившись, склонив голову, засунув руки глубоко в карманы пальто.
— В моей жизни было всего трое мужчин, из них один — ты. Конечным продуктом всех этих связей была боль. В гораздо большей степени, чем что-либо другое. В нашем с тобой случае — боль, причинённая тебе. В последнем моем… приключении — боль, выпавшая на долю мне. С Энтони… думаю, тут мы были на равных.
— А в нашем случае… разве ты не испытывала боли?
— Конечно. В те дни — да.
— И мы не подумали дать нашим отношениям хоть как-то развиться! — Она молчала. — Я никак не могу понять, почему твоё чувство вины по этому поводу должно постоянно поддерживаться. Абсурд какой-то! Почему ненависть к себе должна иметь большее значение, чем… чем то, что, как мне кажется, может ещё быть между нами?
— Это не столько ненависть к себе… скорее — сомнения в себе. Не могу с этим справиться. Если бы дело было только в том, чтобы свободно принять решение… — Она умолкла.
— Что тогда?
— Думаю, даже тогда это была бы просто мечта, от которой всё ещё живущая во мне более молодая и более эгоистичная «я» не в силах отказаться. А на деле перед тобой — женщина средних лет, которая рассуждает о преподавании, строит простенькие маленькие планы, собираясь найти себе занятие и делать людям добро, и, едва успев выговорить красивые слова, втайне сомневается в своей способности осуществить всё это.
— Почему бы нам не бороться с этими сомнениями вместе? Прожить их вместе?