Дэниел Мартин
Шрифт:
Вероятно, минут через двадцать он обнаружил, что она спит.
Он тихонько убрал из-под её шеи онемевшую руку и повернулся на другой бок. Это, видимо, на миг разбудило Джейн. Чуть погодя он почувствовал, как она тоже повернулась и инстинктивно, словно уснувшая жена, положила руку ему на бедро, будто ей снилось, что бежать собирается он.
Сука
Дэн спал глубоким сном, когда в дверь постучали. Он откликнулся стоном, не поднимая головы от подушки. Послышалось непонятное ворчание, затем удаляющиеся шаги. Сквозь ставни пробивался первый, холодный свет дня. Несколько мгновений, ещё не совсем проснувшись, он не мог вспомнить, где находится; лежал, пытаясь в своём сознании совместить эту комнату со спальней в Торнкуме, продираясь сквозь привычную
Рядом никого не было: вмятина на подушке, одеяла аккуратно расправлены. И пальто её исчезло со стула. Он подумал было, что Джейн тихонько вышла на минутку — в ванную, но провёл рукой по постели, где она лежала ночью: простыни остыли, она не могла только что уйти. Дэн молча смотрел на опустевшую постель, потом перевёл глаза на закрытую дверь. Воздух холодил плечи, но в душе царил ещё больший холод. Надо было убедить себя, что она поступила так из-за странного почтения к условностям, но разум подсказывал иные объяснения. Любовь, да и простой такт или привязанность не позволили бы ей оставить его просыпаться вот так, в одиночестве. Она хотела дать ему понять что-то другое и сделала это с предельной жестокостью. Будто хотела заставить его поверить, что он просто вообразил себе прошедшую ночь. Но подушка всё ещё хранила лёгкий запах её духов.
Он встал с постели и накинул привезённый с собою плащ. В коридоре у двери стояло ведро с горячей водой, в холодный воздух поднимался парок. У комнаты Джейн никого не было. Дэн пересёк коридор и постучал, потом открыл дверь. Упакованная сумка стояла у кровати, в ногах аккуратно лежало пальто, но в комнате никого не было. Он вернулся в свой номер и раскрыл ставни. И это явилось новым потрясением. Туман рассеялся, как и было предсказано, правда, вершины холмов, окружавших долину, едва начинали высвобождаться из-под серого полога туч. Однако этого он почти не замечал.
Сама долина, протянувшаяся перед ним мили на две или чуть больше, выглядела совершенно необычайно: бесконечная вереница руин, там и сям — отдельные кучи обломков, словно город, погубленный каким-то древним ядерным взрывом, а потом ещё полузасыпанный песком. У горизонта, на западе, над долиной поднимались грозные квадратные башни. Развалины, её испещрявшие, были густого серого цвета, местами оттенённого желтовато-коричневым и охряным. Нигде не видно было ни дома, ни дерева, ни человеческой фигуры. Невозможно поверить, что ночь могла прятать так много, могла скрывать такой уникальный пейзаж, такой замораживающе безнадёжный, такой нескончаемый и статичный; он явился глазам столь неожиданным, далёким отовсюду, несравнимым в своей беспредельной опустошённости ни с Геркуланумом, 436 ни с Помпеями, 437 ни с другими древними городами, какие приходилось Дэну видеть. В первый момент его реакция была чисто профессиональной: он поразился, что эта незабываемая картина никогда не была использована ни одним из создателей фильмов, не стала общей частью зрительной памяти каждого образованного человека. Дэн посмотрел, нет ли Джейн где-нибудь рядом с гостиницей, но так её и не увидел. Земля вокруг оставалась совершенно безжизненной.
436
Геркуланум — небольшой, но известный своей роскошью древнеримский город на берегу Неаполитанского залива, у подножия Везувия, погибший в 79 г. н. э. во время извержения вулкана. Засыпанный вулканическим пеплом, мёртвый город хорошо сохранился, что позволило археологам его исследовать. Раскопки начались в конце XVIII в.
437
Помпеи —
Он отправился в ванную, вымылся и побрился; вернулся к себе, оделся. Исчезновение Джейн представлялось всё более непростительным, негуманным… неужели нельзя было разделить хотя бы это первое впечатление от вида за окном! Он пошёл в большую комнату с печью. Джейн сидела за столиком, за которым они накануне ужинали; перед ней стоял медный кофейник. В комнате больше никого не было. Она улыбнулась ему, когда на миг он остановился у дверей, и не отводила глаз, пока он шёл к столику через всю комнату. У стола он опять остановился, стараясь прочесть выражение её лица. Но Джейн успела прочесть выражение его лица, и теперь глаза её просили прощения.
— Я рано проснулась. Не могла больше спать.
— И давно ты встала?
— Час назад.
Он сел, ожидая какого-то жеста, прикосновения руки… Но она взяла кофейник и налила ему кофе, словно банальный домашний жест мог скрыть от глаз реальность. Это было настолько неожиданно, что он поддался на уловку:
— Жалко, ты меня не разбудила.
Она улыбнулась:
— Ты так сладко спал.
Улыбка была ещё нелепей, ещё невыносимей; Джейн улыбалась так, словно она — хозяйка положения, жена, долгие годы спавшая рядом с ним. Она подвинула к нему сахарницу, но он поймал её руку прежде, чем она успела её убрать.
— Джейн?
Как в Ком-Омбо, она посмотрела вниз, на их соединённые руки. Не ответила на пожатие, но это было сделано как бы нормально, как просьба, не как утверждение чего-то. Потом подняла глаза и встретила его взгляд, подтверждая его впечатление. В них было признание: эта ночь не забыта, она существует; но больше ничего они ему не сказали. Дэн заговорил снова:
— Что произошло?
— Ничего.
Он сильнее сжал её ладонь, но теперь её рука лежала на столе словно неживая.
— Ничего?
Джейн снова посмотрела на их соединённые руки, на миг сжала его пальцы, потом высвободила свои.
— Да нет, разумеется, что-то произошло.
Дэн затаил дыхание, понимая, что настроение, охватившее его при первых проблесках утра, разбито вдребезги, и уставился в чашку с кофе.
— Зачем тебе понадобилось встать?
— Может, надо было порепетировать?
— Порепетировать — что?
— Возвращение к реальности. В Рим. — Она опять посмотрела ему прямо в глаза. — После самой нежной из грёз, Дэн.
Его охватило возмущение, в частности и потому, что она могла теперь смотреть ему в глаза так же открыто, как открылась ему этой ночью; это было возмущение человека машиной, которая отказывается работать, хотя он скрупулёзно выполнил все инструкции по её запуску. Он припомнил все свои доводы, все уговоры, словесные и телесные, и вдруг заподозрил — объективных оснований было достаточно, — что имеет дело уже не с психологией, а с патологией, с неизлечимой, доведённой до предела зашоренностью. Она, видимо, ещё до самого акта решила, как поступит: отдастся, чтобы доказать, что не может. Дэн чувствовал, что вот-вот сорвётся, устроит скандал или разрыдается; но ему было ясно, что никакие уговоры больше не помогут. Возможно, она и сделала то, что сделала, чтобы он понял это; и вела себя сейчас так, чтобы это доказать. Мы же взрослые, цивилизованные люди… но Дэн чувствовал, что сейчас ему потребовались бы миллионы лет, чтобы стать взрослым и цивилизованным. Он не отрывал глаз от скатерти.
— Зачем ты ночью говорила мне о Тарквинии?
— Пыталась снова почувствовать к тебе то, что чувствовала тогда. Когда ещё была цельным существом. — Он молчал, и она тихо спросила: — Ты в окно утром смотрел?
— Да.
— Это — как я. Поэтому не могу. Ради тебя.
Он молчал, сдерживаясь. И вдруг взорвался:
— Господи, и ты ещё говорила о словаре отчаяния! — Джейн опустила голову, а он с горечью продолжал: — Вот что знаменует это проклятое кольцо у тебя на пальце. Узы вечного брака с самой собой. Неумирающую любовь к собственным ошибкам.