Денис Давыдов (Историческая хроника)

Задонский Николай Алексеевич

Потом Пушкин с увлечением говорил о замыслах гетеристов, подготовлявших восстание греков против турок, и о своей беседе в Кишиневе с безруким сыном бывшего господаря Молдавского полковником русской службы Александром Ипсиланти, готовым возглавить греческое восстание.

Денис Васильевич вставил:

– Я слышал, будто в Петербурге относятся к этому благосклонно и будто государь обещал грекам поддержку…

Пушкин подтвердил:

– Ипсиланти и греки на эту поддержку, по крайней мере, очень надеются… Но кто поручится за честность намерений нашего кочующего венценосца?

Честность

его намерений! Базиль, читавший постоянно заграничные журналы и газеты и более других осведомленный о европейских делах, тут же красноречиво начал доказывать, что император Александр думал не о помощи грекам, а о том, как бы поскорее расправиться с итальянскими карбонариями. Конгресс монархов, заседавший осенью в Троппау, недаром перебрался в Лайбах, ближе к мятежному Неаполю, чтоб тесней связаться с приверженцами монархии в Италии, быстрее перебросить туда австрийские и русские карательные войска.

Денис Васильевич, не менее своих собеседников сочувствовавший грекам и желавший их освобождения от турецкого ига, произнес со вздохом:

– Будущего, правда, не предугадаешь, но отказать в помощи несчастным единоверцам грекам было бы грешно и позорно…

Базиль кивнул головой и дополнил:

– Как, впрочем, и посылать войска в чужие страны для порабощения народов! Однако ж если б это случилось, – он немного помедлил, – кто может сказать, каков будет исход? Венты карбонариев объединяют свыше восьмисот тысяч итальянцев, готовых драться за свободу насмерть. И не произойдет ли при вторжении чужеземных войск общее возмущение народа?

Тут мог бы, вероятно, завязаться и спор, вызванный некоторым расхождением мнений. Базиль и Пушкин, явно преувеличивая силы карбонариев, были убеждены, что их пример всколыхнет народы других стран. Денис Васильевич в этом сомневался. Но высказать своих сомнений не успел.

Двери домика шумно распахнулись. Вошел, пыхтя и отдуваясь, толстяк Александр Львович Давыдов, только что возвратившийся из поездки в соседнюю свою деревню.

– Вы что же здесь секретничаете? – сказал он, со всеми обнимаясь и целуясь. – Дамы без вас скучают… Да уж и стол к обеду накрывают!

– А чем нас кормить будут? – задал брату вопрос Базиль, и все невольно улыбнулись.

Пристрастие Александра Львовича к гастрономическим и кулинарным изделиям всегда служило предметом для шуток, и он знал это, но, когда с ним заговаривали на любимую тему, было выше сил отвергнуть такой разговор. Тем более что сегодня он уже успел заглянуть на кухню и живо ощущал еще ее запахи.

Жмуря от предвкушаемого удовольствия глазки и причмокивая жирными губами, Александр Львович начал перечислять кушанья:

– Расстегайчики будут изумительные, мой милый… Севрюжка под белым соусом с грибочками… Фазаны… я таких сочных давно не видывал…

Пушкин до конца не выдержал, перебил:

– Пощадите, Александр Львович! Ваше обозрение столь живописно, что я чувствую уже колики в желудке…

Базиль, успевший между тем наполнить вином бокалы, предложил:

– Выпьем посошок и отправимся обедать!

Пушкин, перемигнувшись с Базилем и Денисом, поднял бокал:

– За итальянскую красавицу, господа!

Все дружно выпили. Однако Александр Львович, мысли которого

работали медленней, чем положено, поставив опорожненный бокал на стол, спохватился:

– А ты, Пушкин, какую такую итальянскую красавицу имеешь в виду? Ты, брат, смотри, – погрозил он пальцем, – мы с Денисом хотя и не служим, а все же генералы… Нам не тово…

Денис Васильевич под общий смех его успокоил:

– Ничего, почтеннейший мой брат… Бог милостив! Выпитое вино не прокиснет!

Три дня, проведенные в Каменке, надолго сохранились в памяти Дениса Васильевича. Общение с Пушкиным, в гениальности которого давно не сомневался, жаркие, острые споры и блестящие шутки, пышные лукулловские трапезы и легкий флирт. Аглая кокетничала напропалую и с ним и с Пушкиным. Базиль не переставал нежно поглядывать на Сашеньку Потапову, миленькую, застенчивую воспитанницу Екатерины Николаевны. В общем все в доме было полно романическим воздухом!

А какие прелестные стихи Денису посвятил Пушкин! Они были, правда, не окончены, читались по черновику. И все же каждая строчка трогала особой теплотой и задушевностью:

Певец – гусар, ты пел биваки,Раздолье ухарских пиров,И грозную потеху драки,И завитки своих усов;С веселых струн во дни покояПоходную сдувая пыль,Ты славил, лиру перестроя,Любовь и мирную бутыль.Я слушаю тебя – и сердцем молодею,Мне сладок жар твоих речей,Печальный, снова пламенеюВоспоминаньем прежних дней…Я все люблю язык страстей,Его пленительные звукиПриятны мне, как глас друзейВо дни печальные разлуки.

Денис Васильевич любил впоследствии рассказывать о пребывании в Каменке друзьям и знакомым. Однако случилось здесь и нечто такое, что приходилось от всех утаивать.

В последнюю ночь, когда дом затих, а он еще не спал, лежа в постели с книгой в руках, в его комнату пришел Базиль, плотно прикрыл за собой дверь и, подсев к нему, сказал:

– Мне нужно, Денис, поговорить с тобой совершенно откровенно.

– А разве мы говорили с тобой когда-нибудь иначе? – приподняв голову, спросил он удивленно.

– Прости, я не совсем точно выразился… Именно потому, что мы всегда были откровенны и образ наших мыслей во многом весьма сходен… Мне хотелось знать твое отношение…

– К кому или к чему?

– К тайному обществу, ставящему своей целью замену самодержавия конституционным правлением, – тихо произнес Базиль. – Мы не виделись с тобой больше года, я не имел возможности признаться тебе, что вступил в него.

– Вот что? Значит, ты хочешь знать, как я отношусь к этому?

– И это тоже и другое… Как ты смотришь на то, чтобы самому войти в общество?