Дэнс, дэнс, дэнс
Шрифт:
— Я слышал, ты что-то пишешь? — спросил меня Хираку Макимура.
— Ну… Писательством я бы это не называл, — ответил я. — Сочиняю тексты, заполняю рекламные паузы. О чем угодно. Был бы текст как таковой — а смысл не важен. Кому-то ведь надо и такое писать. Вот я и пишу. Все равно что разгребаю сугробы в пургу. Культурологические сугробы…
— Разгребаешь сугробы? — повторил Хираку Макимура. И покосился на клюшку для гольфа у себя под ногами. — Забавное выражение…
— Спасибо, — сказал я.
— Любишь писать тексты?
— То, что я пишу сейчас, невозможно любить или не любить. Не того масштаба работа. Но у меня, конечно, есть свои способы эффективного разгребания сугробов. Свои маленькие хитрости, ноу-хау, стиль. Своя манера напрягаться, если угодно.
— Что ж, очень точный ответ! — похвалил он с каким-то даже интересом.
— На таком примитивном уровне это не сложно.
— Хм-м… — протянул он. И замолчал секунд на пятнадцать. — А это выражение — “разгребать сугробы” — ты сам придумал?
— Да… По-моему, сам, — пожал я плечами.
— Не возражаешь, если я это где-нибудь употреблю? “Разгребаю сугробы”, хм… Забавное выражение. “Разгребаю культурологические сугробы”…
— Да ради бога. Я не буду драться за копирайт.
— Я ведь понимаю, о чем ты, — сказал Хираку Макимура, пощипывая мочку уха. — Я и сам порой это чувствую. Как мало смысла в том, что я иногда пишу. Иногда… Раньше было не так. Раньше мир был гораздо меньше. Все можно было удержать в руках. Четко понимать, чем конкретно занимаешься. И что нужно людям вокруг. Масс-медиа не были такой гигантской клоакой. Все были одной маленькой деревней. И знали друг друга в лицо…
Осушив свой бокал, он подлил пива и мне, и себе. Я начал было отнекиваться, но он даже не обратил внимания.
— А теперь все иначе! Нет больше понятий добра и зла. Никто и представления не имеет, что хорошо, а что плохо. Вообще никто! Все только ковыряются в том, что видят у себя перед носом. Разгребают сугробы в пургу… Вот именно. Точнее не скажешь.
Он снова уперся взглядом в зеленую сеть между сосен. В траве белели разбросанные мячи, штук тридцать, по крайней мере.
Я отхлебнул еще пива.
Хираку Макимура молчал, обдумывая, что бы еще сказать. Я все ждал, а время текло. Но его это никак не смущало. Он привык к тому, чтобы все заглядывали ему в рот и ловили каждое слово. Делать нечего — я тоже решил подождать, пока он скажет еще что-нибудь. А он все пощипывал мочку уха — так, словно перебирал новенькую колоду карт.
— К тебе очень привязалась моя дочь, — сказал наконец Хираку Макимура. — А она к кому попало не привязывается. Точнее, вообще ни к кому не привязывается. Когда она со мной, из нее слова не вытянешь. С матерью тоже молчит, как рыба, — но мать она хоть уважает. А меня не уважает. Совсем. Ни во что не ставит. Друзей у нее нет. В школу уже несколько месяцев не ходит. Целыми днями сидит дома и слушает музыку, от которой стены трясутся. Трудный подросток, можно сказать… Да, в общем, ее домашний учитель так и говорит. Ни с кем из окружающих она не ладит. А к тебе привязалась. Почему?
— И действительно, почему? — повторил я.
— Сошлись характерами?
— Может, и так…
— Что ты думаешь о моей дочери?
Перед тем как ответить, я ненадолго задумался. Было странное чувство, будто меня проверяют на вшивость. Пожалуй, здесь лучше говорить откровенно.
— Трудный возраст. То есть, он сам по себе трудный, а тут еще и обстановка в семье ужасная. В итоге все трудно настолько, что исправить почти невозможно. Тем более, что об этом никто не заботится. Никто не хочет брать ответственность на себя. Поговорить ей не с кем. Некому высказать все, что в душе накопилось. Ей очень обидно и больно. Но нет никого, кто бы эту боль развеял. Слишком знаменитые родители. Слишком красивая внешность. Слишком много проблем на такие хрупкие плечи. Плюс некоторые особенности ее психики… Сверхчувствительность, скажем так. В общем, она отличается от других кое в чем. Но ребенок очень искренний. Я думаю, если бы кому-то было до нее дело, она бы выросла очень неплохим человеком.
— Но никому до нее дела нет…
— Выходит, что так.
Он глубоко вздохнул. Потом оторвал руку от мочки уха и принялся разглядывать кончики пальцев.
— Да, все так. Все ты верно говоришь… Я и сам это вижу — но поделать ничего
И он снова уставился на зеленую сетку меж сосен. Совсем смеркалось. Лишь мячи для гольфа все белели в траве, словно кто-то рассыпал по лужайке корзину берцовых костей.
— Но вы же понимаете, что дальше так продолжаться не может! — сказал я. — Мать ее по уши в работе, носится по всему свету, о ребенке подумать некогда. Да и самого ребенка забывает где ни попадя. Бросает без денег в отеле на Хоккайдо — и вспоминает об этом только через три дня. Три дня! Ребенок кое-как возвращается в Токио, сидит один в квартире безвылазно, с утра до вечера слушает рок и питается пирожными да всяким мусором из “Макдональдса”. В школу не ходит. Друзей нет. Такую ситуацию, как ни крути, нормальной назвать нельзя. Не знаю… Вы, конечно, вправе сказать: мол, не лезь в чужую семью, без твоих советов обойдемся. Только ей от этого легче не станет. Может, я рассуждаю слишком прагматично, или слишком рационально, или с позиции упертого среднего класса?
— Да нет, ты прав на все сто, — произнес Хираку Макимура. И медленно кивнул. — Все так. Мне тебе нечего возразить. Ты прав даже на двести процентов. Именно потому я хотел с тобой посоветоваться. И потому же тебя сюда пригласил.
Нехорошее предчувствие охватило меня. Лошадь пала. Индейцы больше не бьют в свои тамтамы. Слишком тихо… Я потер пальцами виски.
— Я вот о чем. Ты бы, парень, присмотрел за Юки в ближайшее время, — сказал он. — Да, в общем, и присматривать особо не требуется. Просто встречайся с ней понемногу — и все. Каждый день по два-три часа. Ходите куда-нибудь, ешьте вместе что-нибудь нормальное. И этого достаточно. А я тебе за это буду платить. Как домашнему репетитору — с той лишь разницей, что учить никого не нужно. Я не знаю, сколько ты зарабатываешь — но, думаю, примерно столько же платить смогу. Все остальное время делай что хочешь. Только два часа в сутки общайся с ней. Ну, как — интересное предложение? Я и с Амэ по телефону уже все обсудил. Она сейчас на Гавайях. Фотографирует. Я ей только идею подкинул — она сразу согласилась: мол, и правда, нужно тебя попросить… Она ведь, по-своему, тоже за Юки всерьез беспокоится. Просто человек не в себе немного. С нервами не все в порядке. Но талантлива страшно! И потому у нее мозги иногда срывает. Как крышку у парового котла. И тогда она забывает про все на свете. Ни одной реальной проблемы решить не способна. С банальной таблицей умножения — и то не справляется…
— Я не понимаю, — сказал я, вяло улыбаясь. — Вы что, ничего не видите? Девочке нужна родительская любовь. Уверенность в том, что кто-то любит ее от всего сердца, совершенно бескорыстно. Этого я ей дать не смогу никогда. Такое могут только родители. Вот что нужно осознать очень четко и вам, и вашей супруге. Это во-первых. Во-вторых, девочкам ее возраста во что бы то ни стало нужны друзья одного с ними возраста и пола. Будь у нее именно такая подруга, ей уже было бы гораздо легче. А я — мужчина, и гораздо старше ее. Кроме того, ни вы, ни ваша супруга меня совершенно не знаете. Тринадцатилетняя девочка — уже в каком-то смысле женщина. Очень красивая, да еще и психика нестабильна. Как можно доверить такого ребенка абсолютно незнакомому мужчине? Что вы знаете обо мне, скажите честно? Да меня только что полиция задерживала по подозрению в убийстве! А если я человека убил, что тогда?