Дэнс, дэнс, дэнс
Шрифт:
В тени кокосовых пальм мимо прошли две девчонки, рука об руку, в одинаковых черных бикини. Ступая, как кошки, разгуливающие по забору. Шагали они босиком, а их бикини напоминали какие-то хитрые конструкции из крошечных носовых платков. Казалось, подуй посильнее ветер — и всё разлетится в разные стороны. Распространяя вокруг себя странную, почти осязаемую ирреальность — словно в заторможенном сне — они медленно прошли перед нами справа налево и исчезли.
Брюс Спрингстин запел “Hungry Heart”.[59] Отличная песня. Этот мир еще не совсем
Прошло минут десять — и Юки расплакалась у меня на плече. Сначала совсем тихонько, а потом в голос. Она плакала, сложив на коленях руки, уткнувшись носом в мое плечо. Ну еще бы, подумал я. Я бы тоже плакал на твоем месте. Еще бы. Отлично тебя понимаю.
Я обнял ее за плечи и дал наплакаться вволю. Постепенно рукав моей рубашки вымок насквозь. Она плакала очень долго. Ее рыдания сотрясали мое плечо. Я молчал и лишь обнимал ее покрепче.
Два полисмена в черных очках пересекли стоянку, поблескивая кольтами на боках. Немецкая овчарка с высунутым от жары языком повертелась перед глазами, изучая окрестности, и куда-то исчезла. Пальмы все качали на ветру широкими листьями. Рядом остановился небольшой пикап, из него вылезли широкоплечие самоанцы со смуглыми красавицами и побрели на пляж. “Джей Гайл'з Бэнд” затянули по радио старую добрую “Dance Paradise”.
Наконец она выплакала все слезы и, похоже, чуть-чуть успокоилась.
— Эй. Не зови меня больше принцессой. Ладно? — проговорила Юки, не отрывая носа от моего плеча.
— А разве я звал?
— Звал.
— Не помню такого.
— Когда мы из Цудзидо вернулись. Тогда, вечером, — сказала она. — В общем, больше не называй меня так, о'кей?
— Не буду, — сказал я. — Клянусь. Именем Боя Джорджа и честью “Дюран Дюрана”. Больше никогда.
— Меня так мама всегда называла. Принцессой.
— Больше не буду, — повторил я.
— Она всегда, всегда меня обижает. Только не понимает этого. Совсем. И все равно меня любит. Правда же?
— Сто процентов.
— Что же мне делать?
— Остается только вырасти.
— Но я не хочу!
— Придется, — сказал я. — Все когда-нибудь вырастают — даже те, кто не хочет. И потом — со всеми своими обидами и проблемами — когда-нибудь умирают. Так было с давних времен, и так будет всегда. Не ты одна страдаешь от непонимания.
Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня в упор.
— Эй. Ты совсем не умеешь пожалеть человека?
— Я пытаюсь, — ответил я.
— Но у тебя отвратительно получается…
Она скинула мою руку с плеча, достала из сумки бумажную салфетку и высморкалась.
— Ну,
Мы проторчали в воде целый час. Плавала Юки отлично. Заплывала подальше в море, ныряла вниз головой и болтала ногами в воздухе. Накупавшись, мы приняли душ, сходили в супермаркет, купили мяса для стейков и овощей. Я пожарил нежнейшее мясо с луком и соевым соуом, приготовил овощной салат. Соорудил суп мисо, зарядил его зеленым луком и соевым творогом. Ужин вышел очень душевным. Я открыл калифонийское вино, и Юки тоже выпила полбокала.
— А ты классно готовишь! — с интересом заметила Юки.
— Да нет, не классно. Просто выполняю то, что нужно, старательно и с любовью. Уже этого достаточно, чтобы получалось что-нибудь необычное. Смотря какую позицию сразу занять. Если делаешь что-нибудь старательно и с любовью — до какой-то степени заставляешь и других это полюбить. Если стараешься жить легко и уютно — до какой-то степени так и живешь. Легко и уютно.
— А с какой-то степени уже бесполезно?
— А с какой-то степени — уже как повезет, — сказал я.
— Здорово ты умеешь вгонять людей в депрессию, — покачала она головой. — А еще взрослый!
Мы убрали со стола в четыре руки, вышли из отеля и отправились шататься по авеню Калакауа. Вся улица галдела и только начинала зажигать ночные огни. Мы заглядывали в лавчонки и магазинчики, сменявшие друг друга в хаотическом беспорядке, что-то примеряли, к чему-то приценивались, слонялись по улице и разглядывали прохожих. И наконец устроили привал в особо людном месте — пляжном баре отеля “Ройял Гавайан”. Я заказал себе “пинья-коладу”, попросил для Юки фруктовый сок. И подумал: вот, наверно, именно такую “ночную жизнь больших городов” и не переносит наш приятель Дик Норт. Я же — переношу, и довольно неплохо.
— Ну, и как тебе мама? — спросила Юки.
— Если честно — я плохо понимаю людей при первой встрече, — ответил я, хорошенько подумав. — Обычно мне нужно время, чтобы все обдумать и сделать о человеке какие-то выводы. Такой уж я тугодум…
— Но ведь ты разозлился, так?
— Да ну?
— Ну да. У тебя же на лице все написано.
— Ну, может быть… — сдался я. И, посмотрев на море, отхлебнул “пинья-колады”. — Раз на лице написано — может, и правда разозлился немного.
— На что?
— На то, что ни один из людей, которые должны за тебя отвечать, делать этого, похоже, не собирается… Хотя злился я, конечно, зря. Никаких полномочий на злость мне никто не давал, да и тут уже злись не злись — все равно никакого толку.
Юки взяла с тарелки соленый крендель, откусила от него и захрумкала.
— Ну вот. Никто не знает, что делать. Все говорят: “нужно что-то делать”, но что именно — не понимает никто. Так, что ли?
— Выходит, что так… Никто не понимает.
— А ты понимаешь?