Депрессия и тело

Лоуэн Александр

В своем упорстве он дошел даже до того, что заказал себе переносную табуретку, которую брал с собой в командировки и занимался на ней в номерах гостиниц.

Иногда ему удавалось вызвать некоторые чувства. Несколько раз после интенсивной тренировки он смог заплакать, что на короткое время рассеяло тучи. Один прием, почти всегда производивший какое-то чувство, состоял из действия, целью которого было вызвать страх, напуская на себя испуганное выражение. Когда Джеймс лежал на спине, я заставлял его очень широко открыть глаза, оттянуть вниз челюсть и держать руки перед лицом, а я в это время смотрел ему в глаза. Затем я с силой надавливал большими пальцами на лицо, возле его носа, и он чувствовал, как ощущение проходит сквозь тело, попадая в живот. Это было чувство страха, но Джеймс

не воспринимал его как таковое.

Он не мог позволить себе чувствовать страх, но он с радостью принимал это физическое ощущение само по себе, потому что оно оживляло его.

В течение года Джеймс временами чувствовал себя то лучше, то опять впадал в депрессию. Это обескураживало меня, потому что, какого бы прогресса мы ни достигли, он все равно пропадал в последующей депрессивной реакции. Опять появились старые жалобы: «Мне кажется, я стою на месте, так и не достигнув ничего» и «Я не знаю, чего хочу». Однако его тело становилось все менее жестким, а дыхание — более глубоким и свободным.

Значительная перемена произошла, когда Джеймс почувствовал мое разочарование. Я совсем не пытался его скрывать. Сколько бы я ему ни указывал на то, что его неспособность свободно двигаться может интерпретироваться как его внутренний отказ, он все равно не понимал этого. Он знал лишь то, что он хочет двигаться, но какая-то странная сила удерживает его в неподвижности. Хотя эта сила была частью его личности, он отделил ее от своего сознания, и поэтому она стала неизвестной и чуждой сущностью внутри него.

Мое разочарование, казалось, имело положительный эффект. Он перестал жаловаться и стал слушать. Пока я увлеченно работал с ним, побуждая его к движению, он мог выразить свой неосознанный негативизм через отказ принять мои интерпретации. У него были все основания для негативных чувств. Но их открытое выражение зависело только от него самого. Подавляя свою негативность, он блокировал либо впечатления от моих слов, либо выражение своих чувств.

Вместо самовыражения энергия Джеймса уходила на самоотрицание, которое принимало форму хронического мышечного напряжения. Его спастическая, чрезмерно развитая мускулатура была своеобразной формой внутренней брони, которая предназначалась для мнимой защиты его от враждебного окружения, но которая также сдерживала его энергию и снижала агрессию. В каждом человеке можно измерить количество подавленных негативных чувств толщиной его брони. В случае с Джеймсом она была значительной. Каждый мускул, находящийся в хроническом сжатии, препятствует движению и поэтому действительно говорит «нет». Пока напряжение остается неосознанным, пациент ощущает это как «я не могу». Он находит оправдания своим жалобам. Однако, делая напряжение осознанным и идентифицируя пациента с ним, мы превращаем «я не могу» в «я не буду». Это открывает дорогу самовыражению, но никакие важные изменения не произойдут, пока терапевт не откажется поддерживать выражение пациентом хороших намерений.

Только если терапевт будет настойчиво обращать внимание на реальность скрытого негативного отношения, он сможет заставить пациента принять эту реальность.

Мое разочарование принесло именно такой эффект. Джеймс раскрылся в достаточной степени, чтобы осознать такую интерпретацию, и, начиная с того занятия, вся его жизнь стала меняться к лучшему. Отношения, которые он установил с девушкой, стали более глубокими. Его сексуальная жизнь, став интенсивнее, теперь приносила ему гораздо больше удовольствия. Он привязался к этой девушке и, насколько был способен, почувствовал нечто вроде настоящей любви. То, что поначалу было поверхностным знакомством, переросло в глубокие и серьезные отношения. Джеймс даже испытывал чувство ревности. Девушка питала к нему взаимные чувства, так что их отношения крепли и через несколько месяцев они поженились.

Однако вскоре после женитьбы Джеймс снова впал в депрессию. А началось все с заражения гриппом, во время которого он оставался дома несколько дней. Болезнь его ослабила и сделала раздражительным. Сам он про себя сказал следующее: «Я отключился от всего — от работы, семьи, секса и т. д. Я снова в депрессии, но, кажется, на этот раз она не так

сильно зажала меня, как раньше». Он значительно похудел, сбросив 12 фунтов, и его тело уже не было таким грузным, как раньше. Я знал, что мои слова не дойдут до него, поэтому мы начали работать на физическом уровне с дыханием и с криком. В этот раз мое внимание было сосредоточено на его челюсти. Она, казалось, была сделана из твердых пород дерева, застывшая, жесткая и неподвижная. Глядя на нее, можно было подумать, что он полон решимости бороться за свою драгоценную жизнь. Создав кулаками давление на его скулы, я, когда он кричал, смог определить оттенок грусти в его голосе. Он сказал, что грустит из-за депрессии. Затем я создал некоторое давление на передние лестничные мышцы вдоль его ноздрей, и, продолжая кричать, он начал слегка всхлипывать. Он продолжал всхлипывать каждый раз, когда открывал горло, чтобы издать звук. Но на этот раз его всхлипывания стали каким-то образом отличаться от предыдущих. Он сказал, что ощущает их как плач однолетнего ребенка, который грустит о чем-то. Он повторял упражнение, которое делал несколько раз до этого без какого-либо эффекта. Он вытянул вверх руки и сказал: «Мама». Однако сейчас он начал плакать уже взахлеб, осознав, что его плач был связан с ее потерей.

В этом переживании Джеймс чуть-чуть столкнулся с ребенком, который находился внутри него. Эта была та часть его личности, которую он прятал все эти годы как от других, так и от самого себя. Она была защищена толстыми, деревянными стенами его тяжелой мускулатуры, недосягаемая, но в то же время и неспособная выйти наружу. Вместе с ребенком были запрятаны все чувства, делающие жизнь содержательной и разнообразной, но в то же время болезненной. Джеймс получил очень серьезную душевную рану и был полон мрачной решимости, неосознанной, конечно, избегать этого в дальнейшем. Он хотел быть неуязвимым и непробиваемым и, действительно, почти таким и стал.

В конце занятия Джеймс выглядел совсем другим человеком. В нем пробудилась какая-то легкость и веселость, как будто его выпустили из тюрьмы. До этого я не замечал в нем этих чувств.

Через две недели я встретился с ним снова. Эффект от последнего занятия у него сохранился. Он также заметил, что не чувствует грусти и хочет снова плакать. Но он соприкоснулся лишь с поверхностью своего страстного желания любви и своей грусти, поэтому было необходимо более полно высвободить эти чувства наружу.

Он начал с дыхательных упражнений (на табурете), чтобы мобилизовать свое тело. Затем в его ногах появились вибрации. Ложась на кровать, он уже был энергетически заряжен. Я попросил его вытянуть руки и губы, представить себя ребенком, который хочет пососать материнскую грудь. Как же тяжело ему было сделать это! Его губы с трудом вытягивались вперед. Я немного надавил на его челюсть, и, сказав «мама», он расплакался. К его удивлению, это произошло довольно быстро и повторялось каждый раз, когда он пытался вытянуть губы. Для сосания ребенок также двигает языком. Поэтому я накрыл ладонью рот Джеймса и попросил его прикоснуться к ней языком. Это вызвало еще более глубокий плач. Теперь он сознавал, как отчаянно ему хотелось дотянуться и как трудно это было сделать. Он почувствовал гнев, который оборвал его плач, и впервые он смог изо всей силы бить кулаками по кровати и кричать «Почему?» уверенно и убедительно. Он начал по-настоящему горевать и соприкоснулся с гневом по отношению к своей утрате.

Что же он потерял? Он потерял удовольствие и удовлетворение, которые могла принести ему материнская любовь, но, что более важно, потерял способность тянуться и раскрываться к удовольствию. Он утратил способность получать удовольствие, и это было то, о чем он горевал и на что злился в настоящем. Это то, что охраняет каждый человек, который был лишен удовлетворения младенческих потребностей. Эта не та потеря, к которой можно приспособиться или принять, ибо она отняла у жизни ее содержание. Ее также нельзя компенсировать, и все попытки компенсации неизменно оканчиваются неудачей и депрессией. Только если терапия восстановит способность пациента тянуться к удовольствию и получать его, она будет эффективной в своем преодолении депрессивной тенденции.