Der Architekt. Без иллюзий
Шрифт:
Мы подбежали ближе, застучали в люк, пытаясь открыть его. Тюне прикрывал меня, когда я залезал в танк. Краевски был серьезно ранен, мы выволакивали его вдвоем — он оказался чертовски тяжелым. У Тюне кровь текла из-под шлема, пачкая лоб. Мы остались на месте, остальные побежали вперед. Рядом с нами действовали артиллеристы, а мы больше ничего не могли сделать. Скоро русские отошли. Они потеряли десять танков, мы — два.
И вдруг все исчезло — это произошло неожиданно, без малейшего предупреждения. Как будто кто-то повернул выключатель и убрал меня из здешнего
Когда я возвратился в мир живых, стояла ночь. Я обнаружил себя в вонючей маленькой избе на высокой голой кровати, кругом набились солдаты. В крошечном окошке стояла тьма. Оно было наполовину заколочено досками, и хорошо было слышно, как дождь или град лупят по стене.
У меня горела обожженная рука, горел бок, невыносимо хотелось пить. Я хотел позвать Тюне, но не смог выдавить из себя ни звука. По крайней мере, здесь было тепло. Немецкий солдат, обученный искусству выживания, породил великую мудрость: зловоние лучше холода.
Мир снова выключился, хотя мне казалось, что этого никогда не произойдет, и следующее, что я увидел, было утро: незнакомые солдаты копошились вокруг — это были ребята из пехотного мотополка, как я понял, — потом явилась полевая кухня и внезапно рядом со мной возник Тюне с миской жидкого горячего супа.
Я спросил, нет ли воды. Тюне сверкнул повязкой на голове — ему, как он объяснил, сорвало лоскут кожи со лба, ничего страшного.
— Колодец тут есть, но в него сбросили трупы, — сообщил он. — Пришлось рубить и топить лед. Не знаю, есть ли вода или все пошло на похлебку. Могу сходить узнать.
Он куда-то пропал и спустя вечность принес мне в кружке какую-то жижу, которую я жадно выхлебал. При моем невезении я вполне мог подцепить дизентерию или другую болезнь, проистекающую от пития грязной воды, но в тот момент мне было это безразлично.
Спустя короткое время в избе почти не осталось народа, а когда посветлело окончательно, ко мне пришел командир полка — граф фон Штрахвитц.
— Обер-лейтенант Шпеер, — сказал он, — вас и обер-лейтенанта Краевски мы срочно отправляем в тыловой госпиталь. Сейчас в расположение полка, в двух километрах от Ново-Петрово, прибыли два Ju-52, и один из них готов забрать раненых. Вас отвезут в Харьков.
Тогда, в декабре сорок первого, я почти не разглядел «первую столицу Советской Украины». Мы пролетели над разрушенными районами, приземлились на аэродроме за городом, откуда нас на машине доставили в госпиталь. Город до сих пор не был разминирован до конца.
Мы проехали по центру Харькова, и я вспомнил предсказание унтер-офицера Трауба о том, что зиму мы проведем в цивилизованном европейском городе. Бедняга. Его положили в мерзлую землю, которую пришлось взрывать гранатами, чтобы выкопать братскую могилу. Харьков вполне соответствовал этому определению, по крайней мере, в старой своей части, где разрушения не слишком бросались в глаза.
Сохранилось что-то вроде парка или сада. В окно машины я увидел голые мокрые стволы и между ними странное
В госпитале нас с Краевски неожиданно навестил Фридрих фон Рейхенау.
Краевски был плох и к разговорам не расположен, я же, напротив, нуждался в том, чтобы меня отвлекали от боли, которая постоянно грызла левую руку. Ожог — чертовски неприятная штука.
Фриц принес ломаный шоколад.
— Наш полк, точнее, то, что от него осталось, перебазировался в Макеевку, недалеко от города Сталино, — сообщил он. — Отец говорит, что у командования нет намерения использовать Второй танковый для активных боевых действий нынешней зимой: задачи летней и осенней кампании полностью выполнены.
Он артистически, в лицах, передавал рассказ отца, 1 декабря ставшего командующим группой армий «Юг», о визите фюрера в Полтаву, где размещался штаб командования Шестой армии. Это произошло совсем недавно — 3 декабря. Как раз в те дни, когда мы грызлись за безвестную Петровку, или как там она называется.
— Фюрер прибыл в Полтаву и почти прямым текстом сообщил отцу, что следующим летом от группы армий «Юг» потребуется огромное напряжение — мы будем развивать наступление. Отец блестел пенсне и с невозмутимым видом объяснял фюреру, по какой причине Ростов-на-Дону был отбит русскими через неделю после взятия нашими войсками. Могу представить себе эту картину!..
Фриц тихо засмеялся. Генерал-фельдмаршал фон Рейхенау — истинный национал-социалист — завораживал фюрера своим исконно германским, почти звериным магнетизмом, и фюрер, не скрывая, наслаждался общением с ним.
— А что фюрер? — спросил я, заинтригованный.
— Фюрер? Минут двадцать, говорит отец, произносил речь о роли нефти в военной экономике и пшена в питании солдат. Начал с глубокой древности и закончил нынешним днем. Эрудиция фюрера потрясает.
— Роль пшена? — переспросил я. — В питании солдат? Когда я так переспрашиваю, то чувствую себя умственно отсталым. Это еще с детских времен. Фриц сощурился:
— Отец приказал подать на стол картофельные оладьи и овсяную кашу — солдатскую пищу. Это вызвало у фюрера определенные ассоциации. Между нами говоря, отец не очень хорошо себя чувствует, хотя в жизни не признается в этом.
— А вы как это поняли?
— Он же мой отец, — Фриц качнул головой. — Я просто это вижу. Он не из тех, кто будет хворать или жаловаться. Просто в какой-то из дней упадет и больше не встанет. Как воин древности, сраженный незримой стрелой валькирии.
— Валькирии не стреляли в воинов, тем более невидимыми стрелами, — поправил я. — Как прямой потомок Нибелунгов, вы должны об этом знать, Фридрих.