Деревенские повести
Шрифт:
«Всюду, где буржуазия достигла господства, она разрушила все феодальные, патриархальные и идиллические отношения. Она безжалостно разорвала пестрые феодальные нити, связывавшие человека с его наследственным повелителем, и не оставила между людьми никакой связи, кроме голого интереса бессердечного чистогана. В холодной воде эгоистического расчета она потопила священный порыв набожной мечтательности, рыцарского воодушевления и мещанской сентиментальности. Она превратила в меновую стоимость личное достоинство человека, и на место бесчисленного множества видов благоприобретенной и патентованной свободы поставила одну — беззастенчивую свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, прямой, бесстыдной и сухой».
Таким образом, с водворением буржуазии как правящего класса, обиженных оказалось много. В борьбе против буржуазного засилия разоренный дворянин начинал признавать справедливость истории, лишившей аристократию привилегий. В нем появлялось своеобразное сознание «социальной справедливости». Бывали случаи, когда именно в дворянской среде возникали самые яркие фантазии на тему переустройства человеческого общества.
Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» отмечают характерные черты феодального социализма: заигрывание дворянина с пролетарием, спекуляцию на якобы общих интересах и печальные результаты этих опытов, когда, увидев на нищенском мешке новоявленного социалиста дворянский герб, пролетарии разбегались от этого навязчивого союзника «с громким и непочтительным смехом». Мы видим и другой пример, как аристократ, отрекшийся от титула и богатства, создает социалистическую систему
Молодые и горячие головы французской молодежи были заняты работой над книгами утопистов и их учеников именно в ту пору, когда в Париж приехала Жорж Санд.
II
Итак, за несколько лет перед началом своей литературной деятельности молодая и экзальтированная девушка встретила господина Дюдевана, который полушутя, полусерьезно заявил, что он был бы счастлив иметь женой Аврору Дюпен. Аврора Дюпен не сказала «нет», и брак состоялся. Родилось двое детей, прежде чем молодая женщина поняла, что она ничего общего не имеет со своим супругом. По обоюдному согласию, супруги разошлись неофициально. Жорж Санд уехала в Париж и там начала борьбу «за свободу женского сердца». Если теперь развод не представляет никаких, даже формальных, трудностей, то в тогдашней Франции эти трудности были огромны. И церковная, и гражданская сторона дела о разводе требовала больших расходов и энергии. Имущественные права замужних женщин определялись французским законом, так называемым r'egime dotal, который лишал женщину права собственности даже на имущество, принадлежавшее, ей до брака. Это было центральным пунктом порабощения женщины, ставшей собственностью мужчины. Войдя в круг литераторов и публицистов и сделавшись писательницей, Жорж Санд начала длительный, тяжелый и изобиловавший скандалами, бракоразводный процесс, кончившийся только в 1836 году. За этот пятилетний период появились первые романы Жорж Санд, посвященные вопросу «раскрепощения женского сердца». Существенной чертой этих ранних произведений является не столько борьба за юридическое раскрепощение женщины, сколько указания на «право женской страсти». Писательница не замечала некоторой курьезности в постановке вопроса и доходила иногда до парадоксальных утверждений, требуя под видом освобождения женщины ее прав на мужскую распущенность. В романах «Индиана», «Лелия» и «Жак», выступая поборницей женских прав, она, в сущности говоря, отстаивает право на страсть и описывает эту страсть, как порабощающую стихию, корнями уходящую в религию. Экзальтированность и католическое воспитание привели Жорж Санд к тому, что она склонна была давать религиозно-экстатическую окраску некоторым формам чувственности. И если бы одновременно с этим она не была большим художником, обладательницей большого стилистического совершенства, яркого и богатого языка, то некоторые места в ее сумбурной «Лелии» нельзя было бы читать без смеха. Ее молодой друг, с которым она имела кратковременную и мучительную связь, Альфред де Мюссе, сам того не зная, оскорблял ее тем, что, читая романы с карандашом в руке, вычеркивал несуразности и слишком напыщенные и яркие эпитеты. А она не могла не оскорбляться, так как в необузданном богатстве фантазии, в перегрузке речи эпитетами, как нельзя более выражалась ее природа.
Как ни неправильна была исходная точка зрения Жорж Санд, тем не менее господствующая половина человеческого рода возмутилась писательницей именно в той части ее деятельности, которая была во всех отношениях безукоризненной. Зачитываясь ее ошибками, французский читатель обрушился на ее безошибочность. Романтики быстро включили ее в круг своих людей. Эта литературная группа, в отличие от классиков, сходивших со сцены, любила новизну во всех проявлениях: будь то новизна формы или новизна проблемы. Буржуазный классицизм естественно апеллировал к образам греко-римского мира. Перестраивая феодальную Францию и в то же время не имея своего героического прошлого, буржуазия охотно рядилась в римские и греческие доспехи. Но героические десятилетия войн и революций были позади. Занимаясь мирной конкурентной борьбой, сама буржуазия поняла, что ради бухгалтерской книги не стоит снова вооружаться щитом Ахилла. Классицизм и все связанные с ним условности становились ненужными. Язык и стиль, одобренный Французской академией, давно уже не удовлетворяли живую жизнь. Своеобразный демократизм мелкой буржуазии требовал введения в литературу множества оборотов и слов живой и образной народной речи. Появились новые сюжеты, разрешавшие литератору выходить за пределы узко-аристократического круга образов и героев. Жорж Санд откликнулась на эти призывы романтиков и в первый, и во второй периоды своего творчества. Идеалистическая романтика первых лет литературной работы сказалась в языке и стиле свободном, почти сумбурном, в расположении материала в романе «Лелия». Второй период, когда самые горячие искания женского сердца миновали, совпадает с романтической трактовкой социальной проблемы. Если Жорж Санд не становится социалисткой, то она беспрестанно вращается в кругу, где комбинируются романтические фантазии и социалистические утопии. Во всяком случае, ей принадлежат лучшие для тогдашнего времени деревенские повести и большой социальный роман, один из лучших романов, посвященных молодому рабочему движению Франции в эпоху, предшествующую серьезным классовым боям.
III
Этот роман — «Товарищ круговых поездок» — рассказывает, как молодой французский рабочий Пердигье, названный другим именем, путешествует из города в город, из деревни в деревню в целях объединения тогдашних секретных касс взаимопомощи (девуаров) и цеховых объединений, построенных по образцу не то средневековых профессиональных объединений, не то масонских лож (компаньонажей). Опять к этой теме рабочего движения, к изображению совершенно реальной фигуры Пердигье Жорж Санд присоединяет феодально-социалистические положения. Подмастерье и аристократическая владетельница замка Вильпре трагически переживают свою романическую связь. Надо иметь в виду, что по тогдашним понятиям брак между дворянином и крестьянкой не считался мезальянсом в той мере, как брак между аристократом и буржуазкой. Жорж Санд совершенно так же, как в свое время Олимпия Гуж, сохраняла тысячи предрассудков, открывая свое сердце совершенно новым стремлениям. Все это уживалось в ней довольно мирно.
В 1824 году Пердигье начал свое путешествие по Франции в целях устранения вражды между отдельными частями рабочих объединений. Жорж Санд и ее друзья помогали Пердигье в годы второго круга его поездок.
Роман «Товарищ круговых поездок» по справедливости считается основой тогдашнего социального романа. Но если мы проведем параллель между первым действительно боевым романом из жизни общественных низов, вышедшим через два года (1842), — мы говорим о романе Евгения Сю «Тайны Парижа», — и этим романом Жорж Санд, то мы увидим громадную разницу в направленности внимания. Евгений Сю, выпустивший свое произведение почти одновременно с «Товарищем», вскрывает перед читателем картину невероятных страданий, нищеты и пороков парижской трущобы. Подземные голоса подвалов, опустевших сточных труб, чердаков и каморок говорят совершенно иные вещи, нежели премудрые и лирически настроенные рабочие Жорж Санд. На ее героях чувствуется благородный лоск литературных салонов. Голоса Сорбонны и интеллигентских кружков слышатся в их социалистических зовах. Надо сказать, что рабочий тогдашней Франции совершенно не удался писательнице. Она не только его идеализировала (желательно поставить эту идеализацию в кавычках), но она просто выдумывала и сочиняла на том основании, что дальше соприкосновения с реальной фигурой Агриколы Пердигье она не пошла, а все ее друзья, и в особенности Леру, не шли дальше фантазии на социалистические темы. Последователь французского коммуниста Кайя-Гракха-Бабёфа, казненного в 1797 году, Буонаротти, опубликовавший политические завещания Бабёфа, Базар — ученик Сен-Симона, Андриан — социалист и карбонарий, Барбесс и даже Бланки держались курса на заговор небольшой группы людей, способных без участия масс завладеть аппаратом французской власти и создать образ правления, способный осчастливить пролетариат. Схемы этого счастливого порядка отличались чрезвычайным разнообразием. Но наиболее здравая схема социализма далась бланкистами. Все их попытки в 30-х годах, все их стремления
Вот это стремление к миру и братству сословий есть подмена революционной борьбы классов идеалом классового мира. Здесь ясно проступает чисто реакционная идея Жорж Санд, идея, коренным образом противоречащая ее мнимому оправданию революции. Ее перо приобретает воздушную легкость, когда она дает прекрасные очертания развалин горных замков в богемских лесах, колодцы, коридоры и бойницы оживают перед глазами читателя, как яркие, колоритные видения. Но, описывая свою современность, Жорж Санд проглядела живую действительность, живых людей большого, волнующегося и шумящего Парижа. Она смотрела на рабочих, бившихся на июльских баррикадах, как на учеников либеральной сорбоннской профессуры, выполняющих их программу. Она совершенно не поняла роли пролетариата. Христианско-социалистические идеи сострадательного «участия к оскорбленным и униженным» заставили ее лишь с удвоенным вниманием вглядеться в ту часть родного ей феодального мира, которая уцелела после разгрома дворцов и замков. Осталось крестьянство. Деревни и села в спокойных, ничем не замечательных полях и равнинах Берри, крестьянские дома, не имеющие за собой никакой яркой истории, утренние туманы на речках вблизи не слишком живописных мельниц, — все это казалось писательнице привлекательным и милым со времени детских ее годов в Ногане. Бальзак сказал однажды по поводу манеры письма Жорж Санд: «Я пишу то, что есть, а вы пишите то, что должно быть по-вашему». Жорж Санд согласилась и настаивала на своем праве описывать то, что должно быть. С этой оговоркой нужно принимать сделанные ею обрисовки крестьянских характеров.
IV
В романе «Грех господина Антуана» разоренный сердобольный помещик укрывает крестьянина-браконьера, ставшего поневоле на путь нарушения законов. Этот крестьянский философ Жан идиллически дружит с меланхолическим барином, отцу которого уже Великая революция остригла феодальные когти. На фоне этих картин прекрасного понимания обнищавшего барина и невольно провинившегося перед буржуазией мужика рисуется семейный быт нового французского человека-буржуа и кулака — Кардонэ. Тип старого Кардонэ многими чертами напоминает бальзаковского старика Грандэ, — это черствый делец, поглощенный барышом и наживой и всецело занятый исполнением велений силы зовущего его капитала. Жорж Санд шла по обычному пути романтического контраста. На фоне формального преступления помещика Антуана, укрывающего несправедливо преследуемого крестьянина, каким бессердечным и отвратительным кажется господин Кардонэ-буржуа, несмотря на свою формальную безупречность! Его отношения с сыном, не желающим итти по пути поисков «чистогана», прекрасно обрисованы писательницей. Еще лучше даны ею оценки представителей своего сословия, пошедшим на капитуляцию перед буржуазной действительностью и замаравшим традицию дворянского безделья деловитостью торгашей и фабрикантов. Дворяне-фабриканты внушали ей отвращение.
Надо сказать, что Жорж Санд очень часто улавливала чисто реалистические черты крестьянских характеров. Даже в качестве живописца пейзажей, она, касаясь картин своей родины, отступает от романтической изысканности и экзотики. Давая крестьянские картины, она берет фоном не какие-нибудь красивые места Франции, а скромные кустарники и заросли Берри с неровными дорогами и речками, похожими на ручьи. В этих описаниях много цельности и здорового чувства. Большинство картин написаны ею в дни, когда она испытывала необходимость отдыха после общественных бурь и гражданских потрясений. Она сама лучше всего сказала о своих побуждениях к выбору крестьянских сюжетов после революции 1848 года в предисловии к первому изданию «Фадеты»: «В те дни, когда зло приходит вследствие взаимного непонимания и ненависти между людьми, призвание художника состоит в том, чтобы прославлять кротость, взаимное доверие, дружбу и напоминать людям, зачерствелым и павшим духом, о том, что чистота нравов, нежность чувств и первобытная справедливость все еще живут и будут жить на свете. Не в прямых намеках на совершающиеся бедствия, не в призыве страстей, и без того вышедших из берегов, мы найдем путь к спасению: деревенская лирика, пастуший рожок, скликающий стада, сказки и легенды, под которые засыпают малые дети, чуждые страха и страдания, лучше достигают цели, чем изображение злой реальности, чем картины, сгущенно окрашенные литературным вымыслом».
Таковы сокровенные цели автора: мир там, где началась война, смазывание противоречий там, где их острота становится невыносимой, улыбка врача у постели больного вместо хирургического вмешательства, которое может его спасти от смерти, — вот рецепты в те годы, когда другие писатели, не задумываясь, вычисляли число жертв гильотины и находили, что за всю Великую революцию террор уничтожил ровно в двадцать четыре раза меньше людей, чем погибло их в один день Бородинской битвы. Жорж Санд далека от этого экономического и хозяйственного расчета гражданской войны. И все-таки если откинуть ее предвзятость, то мы должны будем сказать, что она с редким мастерством воскресила живые черты того крестьянства, которое в последующие десятилетия перестало существовать во Франции. Надо отметить еще одну черту социальной направленности деревенских рассказов Жорж Санд: в те дни, когда она писала, крестьянство имело все основания перенести ненависть, воспитанную в нем веками, со старинных феодальных привилегий, порабощавших деревню, на новые буржуазные законы, разорявшие эту деревню при новых хозяевах. Новый владелец усадьбы и замка, богатый кулак-мироед, сумел показать крестьянству зубы настолько, что времена помещичьего быта рисовались тому если не раем, то во всяком случае какими-то благословенными годами. Там, где уцелел разоренный помещик, он становился объектом жалости сердобольных крестьянских старух, и нужен был гениальный скальпель Бальзака для того, чтобы вскрыть на закорузлых мозолях крестьянской ладони гнойники и нарывы, обессилившие эту трудовую руку в эпоху господства буржуа. Это столкновение трех сил с неподражаемой четкостью изображено в грубых, жестоких и почти преступных картинах деревенского быта в романе «доктора социальных наук» Онорэ Бальзака — «Крестьяне». Короткий промежуток показывает, что со времени детства Жорж Санд до момента зрелости Бальзака французская деревня потерпела быструю и разрушительную эволюцию. Деревенская беднота потянулась в города на дымные фабрики и шумящие заводы. Ее погнала буржуазная верхушка банкирской Франции, ставшая у власти после окончательной ликвидации дворянских притязаний в июле 1830 года. А когда эта беднота отправила новое поколение на фабрики и заводы через 18 лет, когда это новое поколение дало вспышку на баррикадах 1848 года, тогда буржуазия ответила новым ударом. Наполеон III стал диктатором через какие-нибудь полтора года, и водворился тягчайший и отвратительный режим Второй империи. Тогда Жорж Санд уже не писала деревенских рассказов.