Деревенский дурачок
Шрифт:
Мы сели за парты. Между рядами прошел сторож и налил каждому из огромной бутыли с носиком чернил в белый крошечный керамический стаканчик, заменявший нам чернильницу. Аккуратно выводите тонкие линии! У меня никогда не выходило аккуратно писать перьевой ручкой: и перо сломаешь, и страницу забрызгаешь, и пальцы перемажешь. «Не болтать!» С первого урока первой четверти аббат Монжен, наш классный надзиратель, с угрожающим видом следил за Меркаде и Поластроном. А те все шушукались. Их говорливость не пропадет даром: оба станут блестящими адвокатами. Я еще встречу их в 1980 году.
Но после того как аббат потряс металлической линейкой, все болтуны умолкли. Неслухи не раз пребольно получат ею по рукам. Господин Петито поприветствовал нас и сказал несколько слов о том, что нам предстоит изучить. Каждый написал свое имя и фамилию на листочке в клеточку, чтобы учителю
Мне совсем не понравилось в школе. Ни о каких преимуществах перед другими и речи не шло. Весь накопленный за жизнь багаж не в помощь, коль скоро нужно вызубрить все префектуры и супрефектуры. А как их запомнишь! Меня снова принуждают осваивать азы жизни в коллективе: как отвечать, учить наизусть, читать вслух стихи, писать, считать, рисовать, трудиться, подчиняться, терпеть насмешки и страшную скученность. Жить можно только дома и во дворе, школу нужно переносить молча, как пытку. Что делать: отстаивать свои права и драться либо испуганно притихнуть и смириться, пускай оболванивают?!
Пакот, тощий, щуплый, с брекетами на зубах, мешающими ему говорить, в нашем классе выше всех на голову. В дальнейшем он станет послом, а пока что он конь, а я всадник. Класс разделился на два враждующих лагеря, мелкие оседлали длинных. Мы жестоко сшибаемся. Побежденный валится с коня на асфальт. Увечий не избежать. В столовой мы заключаем тайные соглашения и разрабатываем стратегию будущих битв. О ней разговор особый. Ровно в полдень аббат Монжен рявкает: «Стройся в затылок!» И мы гуськом спускаемся в полуподвал с зарешеченными окнами, провонявший хозяйственным мылом. Здесь мы завтракаем. Учителя и надзиратели восседают за отдельным столом на возвышении. Наскоро прочитав молитву, ученики стремительно набрасываются на корзины с булками и опустошают их. При этом ругаются, толкаются, тузят друг друга и визжат. Гвалт стоит неимоверный. В качестве горячего блюда нам ставят на грязные, липкие длиннющие мраморные столы тарелки с покрытыми желтым жиром сосисками и чечевицей, в которой полно мелких камешков.
В столовой за дисциплиной не следят, якобы дают ученикам выпустить пар. Вообще, суровое обращение призвано искоренить жестокость, от природы свойственную большинству мальчишек. В действительности лицемерные воспитатели всего лишь загоняют внутрь дурные инстинкты, кстати необыкновенно живучие. Ученики им в ответ тоже лицемерят. Научаются изворачиваться и лгать, чтобы на них не надели дурацкий колпак, не били по рукам линейкой и не ставили на колени на гравий. Круговая порука у школьников не хуже, чем у бандитов. Девять лет ежедневно по восемь часов я терпел эти муки, неужели мне предстоит это вновь?
Средняя школа. Здесь не прекращается скрытая война между учениками и учителями, вражда между классами и внутри классов. Драки стенка на стенку, травля. Здоровяки похваляются силой, колотят слабых и вконец запугивают их. Верзилы-старшеклассники тащат в туалет с решетчатой дверью несчастного Меркаде. Чем-то он им не понравился. Его бьют, заламывают ему руки. В коридоре на перемене шумно, во дворе вопят футболисты, криков бедняги не слышно. Аббаты в развевающихся сутанах, с молитвенниками в руках с голубиной кротостью прогуливаются парами. Они вмешаются, только если запахнет смертоубийством. И посадят виновного писать строчки после уроков. Наиболее предприимчивые и тут не растерялись: Поластрон заготовил огромную стопу исписанных листков и продавал их наказанным в обмен на пирожные, стеклянные шарики и йо-йо.
Учителя живут по тем же звериным законам. Выбрать козла отпущения и всласть потешаться над ним — какой прекрасный способ разрядить напряжение в классе! Добрейший господин Петито, с вечной насмешливой улыбочкой, с первого же дня стал издеваться над Бернигоном, неуклюжим, нелепым, красневшим как помидор, когда его спрашивали. Вот его-то он и сделал всеобщим посмешищем, принялся задавать ему каверзные вопросы, измываться, снижать оценки. «Бернигон, к доске!» «Встаньте, Бернигон! Прочтите нам с места басню „Волк и ягненок“. Только будьте любезны, по-французски». Дело в том, что Бернигон, родившийся в чудесной области Морван, говорил на диалекте, так что класс забавлялся от души. Отчего Бернигон ни разу не взбунтовался? Отверженный, осыпаемый насмешками, униженный,
Когда вам семь или восемь лет, вы стыдитесь, если родственники ожидают вас у дверей школы. Кому понравится такая забота, к тому же неизвестно, что скажут про них ваши товарищи. Если вы чем-то похожи на маму, брата или старшую сестру, не избежать издевок: «Эй! Видал сестру Бернигона? Ну и носищи у них у всех!» Вы уже вошли в образ, пустили всем пыль в глаза, а тут являются домашние и вас развенчивают. Сущее наказание! Отправившись в школу, вы начинаете вести двойную жизнь.
Школу отделяет от семьи прочная стена. Там вы становитесь абсолютно другим человеком. Школа — замкнутый социум, по определению враждебный ребенку и подавляющий его, не важно, какую роль он играет: примыкает ли в силу внутреннего тяготения или случайности к какой-нибудь группе, остается ли одиночкой, которого изгоняют и преследуют. Для таких, как Бернигон, нет спасения. Кто станет дружить с шутом? Доверять ему, делиться с ним секретами, хвастаться перед ним, обмениваться таинственными посланиями, вместе изобретать особый язык, непонятный непосвященным? Никто. Ведь все самоутверждаются, учатся не быть, а казаться. Бернигон обречен до конца учебы потешать учителя и весь класс.
Дома по вечерам я ложился на ворох пестрых подушек, нежился при мягком свете лампы на деревянной подставке и выдумывал, выдумывал… После школы и в выходные дни все свободное время — хотя, по правде сказать, какая свобода? — я слонялся один по просторной пустой квартире, сочинял невероятные истории и ни с кем ими не делился. Чем фантастичнее они были, тем лучше. В пятидесятые годы школьники предпочитали небылицы реальной жизни. Правдивые рассказы взрослых нагоняли смертельную скуку.
Я прятался от повседневности в ярком мире комиксов. Поскольку я был мал, отец снисходительно смотрел на мое страстное увлечение детскими журналами, хотя считал их бездарными и глупыми. Дожив до девяностых и оглядываясь назад, я не могу с ним согласиться. Дурацкие комиксы оказались пророческими. Там были верно показаны все пороки XX века, века Фантомаса и других страшилищ. Нет, нас пичкали не фантастикой, а бесспорными истинами, истинами будущего. Каков зачастую сюжет рассказа в картинках? Злодей, одержимый манией величия, хочет заполучить в свои руки планету и править ею. Хочет превратить людей в рабов, а города в развалины. К его услугам новейшее вооружение и современнейшие технологии. Он захватывает радиостанцию, выходит в эфир и запугивает весь мир чудовищными угрозами. Морит жителей города ядовитым газом и безнаказанно грабит. Напускает на Париж самолеты-призраки, и парижан парализует страх. Уничтожает целые страны радиоуправляемыми ракетами. Крадет в секретной лаборатории вредные бактерии, чтобы отравить реки. По его вине падают самолеты. Он берет заложников и шантажирует международное сообщество. Разжигает беспощадные, бессмысленные войны. Похищает ученых и заставляет их выдумать лекарство, способное превратить человека в бессловесное животное. Распространяет по всему миру наркотики, рассылая их в запечатанных консервных банках с невинной надписью «Крабы». Его невозможно уничтожить. Одного убьют, другой явится на смену. Злодеям нет числа: тут и Аксель Борг, и Ольрик, и Зорг, и мистер Шок, и Растапопулос, и Септимус, и Аспиридес, и леди Икс. Ни один супергерой не в силах пресечь их разрушительную деятельность. Я, человек из будущего, свидетельствую, что они существуют на самом деле. К примеру, в 1995 году секта Аум-Сенрикё едва не уничтожила Токио, заложив в метро двести сорок килограммов взрывчатки, причем детонаторы должны были сработать от радиосигналов, отправленных с вертолетов.
— Что ты читаешь? — спросил отец.
— «Виконта де Бражелона».
— И тебе все понятно?
— Ну вроде…
— По-настоящему ты поймешь смысл этого романа, когда тебе перевалит за сорок. Он пронизан тоской по прошлому.
— По-моему, он про мушкетеров.
— В конце они все умрут.
— Не рассказывай, что там дальше!
— Толстяк Портос выбирался из осыпающегося подкопа. Внезапно он задумался, почему это при ходьбе ставит одну ногу впереди другой, остановился, и его задавило. Он погиб, как только задумался. Думать вредно, сынок.