Дерево Серафимы
Шрифт:
– Да? А кто жена?
– Светлана. Наконечникова. Она только что вам наш конспект показывала. – Я сделал ударение на слове "наш".
Кукан испытующе на меня посмотрел. Не хотелось ему ставить мне автомат.
– Почему фамилии разные?
– Света папу своего очень любит, – вдохновенно врал я, очень уж не хотелось, чтобы Кукан гонял меня по всему пройденному материалу, да и отступать было некуда, – решила Светочка на своей девичьей фамилии остаться.
Кукан поглядел на меня, как на сволочь и сказал:
– Правильно решила. Когда разводиться с тобой будет, паспорт менять не придется. Зачетку!
После
– Молоток! Классно дотумкал! – хвалили они меня, а кто-то, не помню кто, сказал:
– А слабо на самом деле?
– Чего? – не понял я.
– Чего, чего? На Светке жениться.
– Слышь, Игнат, – сказал доброхот Серега Мирзоев, – а Кукан, он ведь мужик злопамятный. Узнает, что ты наврал, что тогда? Задолбит.
Следующую сессию не сдашь.
– Да, Игнат, попал ты, – покачал головой мой друг Шурик Ивченко с которым мы не только учились в одной группе, но и вместе в армии служили. Вместе после армии решили в Сибстрин поступать, вместе и поступили, – как кур в ощип ты попал, Женя.
– И что теперь делать? – растерялся я, вдруг осознав все последствия своего вранья, поняв, что за такие штучки Кукан меня действительно сгноит.
– Жениться, – заявил Мирзоев и добавил задумчиво: – Если, конечно, Светка будет не против.
Светка была не против. Я сделал ей предложение в тот же вечер, вернувшись в общагу навеселе из пивбара. Через месяц мы со Светкой поженились. Гуляли всей группой. Шурик Ивченко был моим свидетелем.
К нему-то Света и ушла в конце второго курса.
А года через три после окончания Сибстрина я повстречал в ЦУМе свою бывшую ветреную жену под ручку…, с кем бы вы думали? С
Кукановым. Кукан был коротко подстрижен и упакован в добротный классический костюм, волосы не казались сальными. И взгляд его был взглядом совершенно счастливого человека. Я не стал к ним подходить, я тоже был не один – со своей второй женой Эльвирой.
Зачем я женился во второй раз – сам не знаю. Мама решила, что мне пора завести настоящую семью. Чтобы все как у людей было. Чтобы жена меня с работы дома ждала, обед нормальный приготовив. Полный стол, так мама говорила. (Это означало – закуска, первое блюдо, второе и третье, и десерт не помешал бы). Хватит мне уже одними бутербродами питаться! (Сама мама готовить никогда не умела. Пик ее кулинарного творчества – окрошка, да и ту легко могла испортить). И чтобы не шлялся по ночам. (Интересно, маме-то, откуда знать, где я ночи провожу?) И чтобы не пьянствовал со своими дружками. (А вот это уже вряд ли!) А самое главное – пора мне уже и о детях подумать. (По поводу детей мыслей у меня никаких в тот момент не было, да и вообще
– эти мысли у меня не скоро появились). Маме было почти шестьдесят, все ее подружки уже давно поотдавали своих внучек замуж, а внуков проводили в армию, а кое-кто этих внуков из армии уже дождался. А к моей маме сын, то есть я, приходил в лучшем случае раз в месяц, а внуков и вовсе не намечалось. У одной из маминых подруг, Гертруды
Генриховны имелась дочурка, засидевшаяся в девках. Мама мне ее расхваливала чуть ли не каждый день. И такая она, Элечка и сякая. И умница и красавица. И хозяйка Эльвирочка, каких поискать. Готовит – пальчики оближешь. И вяжет она и шьет.
Мама так активно долбила мне мозг своей Элечкой-Эльвирочкой, что мне, наконец, самому захотелось увидеть это чудо. Встреча состоялась в январе восемьдесят третьего в маминой квартире, куда пришли
Гертруда Генриховна с Эльвирой отметить старый Новый год. Истинной причиной этой встречи был, конечно, не праздник, а смотрины. Пришли, так сказать, на меня поглядеть, выяснить, гожусь ли я в мужья и себя показать. Врать не буду, Эльвира мне понравилась. Я не влюбился, но многое в этой девушке мне импонировало. Ее скромность, например, и хорошие манеры. А кроме скромности и манер у Эльвиры были и другие достоинства – отличная фигура, огромные серые глаза, прикрытые густыми длинными ресницами, пухлые губы и приятный цвет лица умеренно загоревшего человека. Позже выяснилось, что загорать
Эльвира не любит совершенно, а такой цвет лица – это всего лишь грим. Впрочем, я сразу мог бы догадаться. Откуда у советской девушки загар в середине января?
Но и без грима она выглядела неплохо.
Эльвира была старше меня на полтора года. Она не стала скрывать этого факта, сообщила, что в эту субботу ей исполняется ровно тридцать лет. И пригласила меня на день рождения. Я пообещал прийти.
– Это ничего, это ничего, – говорила мама, когда Гертруда
Генриховна и Эльвира ушли. – Ничего нет страшного в том, что женщина старше мужчины. Только крепче будет любить, а делать будет все, что ты скажешь. Ну, ты меня понимаешь… Тем более, Элечка старше тебя всего-то на год.
– На полтора, – уточнил я.
– Смотри-ка, математик! – презрительно откликнулась мама. – Год, полтора – это не большая разница. Вот я была старше твоего отца на пять лет. И ничего.
Действительно, подумал я, ничего. Совершенно ничего хорошего из этого не получилось. Впрочем, думаю, развелись мои родители не из-за разницы в возрасте. Не думаю, а знаю. Отец как-то признался мне, что очень сильно любил маму и если бы не ее частые измены…
На Эльвирин день рождения я пошел. Купил букет чайных роз в количестве тридцати штук и явился, как жених, хотя мыслей о женитьбе в голове не держал. Гостей не оказалось, Эльвира вообще была одна дома. Я сразу решил – это ловушка, но даже попытки вырваться из нее делать не стал. А! Будь, что будет!
– А где твои гости?
– Никого нет.
– Ну, это я заметил…
– Нет, Женя, ты не понял. У меня нет никого, кого бы я могла пригласить к себе на день рождения. Вот…, тебя пригласила.
– А подруги?
– У меня есть одна подруга, но ее сейчас нет в городе. А других друзей и подруг у меня нет.
Почему-то мне ее стало жалко.
– Ну а Гертруда Генриховна-то где? За хлебом в магазин пошла?
– Мама пошла к твоей маме. Сказала, что ночевать у нее будет.
Эльвира не пыталась меня соблазнять, сообщая, что мы одни и всю ночь будем одни, она просто констатировала факт. Я видел по ее глазам, что она совершенно растеряна и не знает, что ей делать. Если бы, отдав букет, я сказал: "Ну, ладно. Я пошел", она не стала бы меня просить остаться, приняла бы мой уход, как должное. И получила бы потом нагоняй от матушки.