Деревянная грамота
Шрифт:
— Ты, что ли?
Опять забубнили невнятно. Потом вдруг выскочило слово «поровну». Оно вызвало ожесточенный спор. Очевидно, собеседники торопились, потому что вскоре мужской голос довольно громко произнес:
— Бес с тобой!.. Треть — да и пошли прочь!
Стенька порадовался за молодца — баба-то просила половину, а он ей лишь треть уступает.
— А за беса огребешь.
Стенька едва поборол искушение поскрести в затылке — что же там за женка такая грозная?!.
Очевидно, в баньке все обсудили, пришли к соглашению и порешили расстаться. Стенька услышал шаги —
Видимо, девка ожидала, что ее собеседник выйдет следом, он же все не выходил, и она повернулась. Стенька увидел красивое румяное лицо, и лицо это было знакомо!
Девка была та самая, которую тайно подсылал в приказную избу сучий сын и выблядок Данилка Менжиков!
Пождав несколько, девка пожала плечами и пошла себе в сторону Москвы-реки. Очевидно, и впрямь обо всем условилась.
Изумившись, Стенька проводил ее взглядом и не сразу повернул голову обратно к высокому порогу баньки. Когда же повернул — девкин приятель, перешагнув, застыл, словно в недоумении. Так застывают, видя, что приближается человек, встречаться с которым — неохота, а убегать поздно.
И тут оказалось, что ангел-хранитель Стенькин, а может, и святой его покровитель Степан, патриарх Константинопольский, там, в небесах, не дремали. Кто-то из них словно ослопом по лбу треснул незадачливого своего подзащитного! И от того небесного ослопа у Стеньки в голове такая ясность сделалась — хоть ее, голову, заместо большой восковой свечи к ужину на стол ставь!
Прежде всего — он узнал того бойкого молодца, которому невтерпеж было переписать деревянную грамоту. А потом — он вспомнил, что это за молодец такой, да где они встречались. Встречались же они, когда Стенька летом, участвуя в облаве на скоморохов, сам к ним в плен и угодил. Скоморох вот кто это был! А звать — Томила!
А затем Стенька поглядел туда, куда уставился скоморох, и увидел, что от Волхонки движется к «Ленивке» человек — высокий, быстрый, рыжебородый. Стенька бы даже назвал этого человека долговязым, потому что тулуп — и тот не мог прибавить ему дородства.
Долговязый тоже увидел скомороха и поспешил к нему, причем и по походке было видно — сгорает от желания заехать в ухо или брязнуть по зубам.
Он так быстро очутился возле баньки, что Стенька не успел даже отшатнуться за угол. Но приветствал Томилу на удивление странно:
— Опять тут околачиваешься, блядин сын? Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести! Твоего тут никого и ничего более нет!
— Да я-то чем виноват? — возмутился скоморох. — Ты думай-то прежде, чем говорить!
— Ах, ты у нас ангелок невинный! Чтоб я тебя тут больше не видал! Тут теперь только наши будут. А Трещале, вору, передай: встречу — убью! сказал долговязый.
— Это вы с ним на льду разбирайтесь, кто кого убьет, мое дело сторона, видя, что вроде бы грозу пронесло стороной, буркнул
— Так уж и сторона!
— А я — накрачей. Нам, веселым, в накры бить, а не ваши заварушки расхлебывать, — дерзко отвечал Томила. — Так Одинцу и скажи.
Повернулся и зашагал прочь.
Стенька кинулся было следом.
— Стой, стой! — с таким заполошным криком подбежал посланец. — Полушка моя где?
Стенька с большой неохотой повернулся к нему.
— А Щербатого что ж не привел?
— Дядька Левонтий велел тебе обождать чуток, сейчас сам выйдет. А в кружало ходить не велел… и еще кланялся… Полушку давай!
— Эй, молодец! — окликнул долговязый. — Коли тебе кто из «Ленивки» надобен, так вот он я. Как раз туда и шел…
— Вот твоя полушка, — Стенька честно расплатился, причем его душа разрывалась на части: ежели по уму, то следовало бежать за скоморохом, который уж точно был причастен к исчезновению деревянной грамоты, или же за девкой, которая точно была причастна к покраже мертвого тела, а не добираться до Рудакова, который вообще непонятно к чему причастен!
— А ты кто таков? — спросил ярыжка долговязого. — Я-то по дельцу хожу, меня Земского приказа подьячий Деревнин послал, мне кое-что разведать бы.
— Я Щербатого подручный, Сопля. Что нужно — спрашивай. Нам с Земским приказом ссориться ни к чему.
— Так тебя и нужно! Скажи-ка, тебе родионовский приказчик Перфилий Рудаков знаком?
Спрашивая, Стенька глядел на Соплю очень внимательно.
Ему не раз доводилось слышать от добрых и по виду простодушных людей такое несусветное вранье, что он был настороже.
— Перфилий Рудаков? — переспросил Сопля. — А на что он тебе?
— Мне-то он ни к чему, а подьячий мой розыск по одному дельцу ведет. Тот Рудаков у многих людей деньги в долг взял да и пропал. А люди у купца Родионова служат, так купец вчера челобитную подал.
Стенька сказал чистую правду — кроме челобитной, разумеется, которую придумал в последний миг. Но он мог быться об заклад — когда преподнес Сопле это подкрепляющее правду вранье, Сопля несколько прищурился. Что-то было не так…
— Приходил к нам как-то Перфилий, вроде бы даже Рудаков по прозванию. Вино предлагал, да Левонтий поостерегся. Нам перед Масленицей вино-то нужно, да непоказанным вином торговать — себе дороже встанет. Коли донесут, да коли приказные со стрельцами придут выемку делать, так все винишко отберут, и показанное, и непоказанное. На нем же клейма-то не стоит! Так что тут вашему приказу уцепиться не за что. А с чего бы его в «Ленивке» искать стали?
— Да видели на Волхонке, где-то тут встречали.
— Нет его тут. Более ни о чем спросить не хочешь?
— Да вроде и не о чем.
— Бывай здоров, молодец, а мне — недосуг.
Сопля пошел к кружалу. Стенька резко развернулся — но Томилы не увидел. Тот давно свернул, и поди знай, налево или направо.
Стенька встал в пень…
Сопля почуял обман? Или же Стенька брякнул такое, что целовальников подручный догадался о надувательстве? Что же это могло быть? И разве купец не вправе подать челобитную на мошенника?..