Деревянное яблоко свободы
Шрифт:
А Штромберг и Рогачев, не попросившие помилования, были повешены.
29 сентября 1904 года от Шлиссельбургской крепости отошел пароход «Полундра». На борту в окружении жандармов стояла изможденная женщина пятидесяти лет от роду. Она жадно всматривалась в берега, освещенные тусклым осенним солнцем.
– Вера Николаевна, – предупредительно сказал жандарм, – сойдемте в каюту, простудитесь.
Вера
И вот пароход везет ее в Петербург. Еще несколько дней в Петропавловской крепости, а там – свобода. Правда, свобода неполная, свобода в виде ссылки в Архангельскую губернию, но по сравнению с одиночным заключением все же свобода. Думала ли Фигнер, что когда-нибудь доживет до этого дня? Ведь ее заточили в крепость без срока, то есть до самой смерти. «Отсюда не выходят, а выносят», – говорили тюремщики. Ее посадили в одиночную камеру, запретив переписываться с родными, чтобы она не знала ничего ни о ком, чтобы о ней не знал никто ничего.
– Вы узнаете о своей дочери, когда она будет в гробу, – сказал когда-то ее матери товарищ министра внутренних дел.
Жестокая реальность лежала в основе этого мрачного предсказания. Мало кому из соратников Веры Фигнер удалось перенести бесчеловечные условия одиночного заключения. Мрачные сырые камеры, скудное питание и в результате – цинга, чахотка и смерть. Умирали и слабые, и сильные. За два года сгорели слабосильный Клеточников и силач Баранников. Четыре года продержался Александр Михайлов, пять – Григорий Исаев и семь – Юрий Богданович. Некоторые сходили с ума, другие кончали самоубийством. Михаил Грачевский облил себя керосином из лампы и сжегся.
«Отсюда не выходят, а выносят!» Жандармы знали, что говорили. Тюремщики ставили своей задачей сломить заключенных не только физически, но и морально. Прошение о помиловании могло привести к сокращению срока. Но подать такое прошение Вера Николаевна не могла «ни при каких условиях». А когда за нее это сделала мать (и новый царь Николай II заменил бессрочную каторгу двадцатилетней), она готова была порвать всякие отношения с матерью. Только неизлечимая болезнь, а вскоре и смерть Екатерины Христофоровны примирила с ней ее непреклонную дочь.
Двадцать
…Пароход «Полундра» взбивал колесами мутную воду Невы. Вечерело, и беспечными огнями расцветал в отдалении стольный град Петербург. Пожилая женщина стояла на борту парохода, вглядываясь в расплывчатые очертания берегов. Два дня назад она спросила товарища, освобождавшегося вместе с ней:
– Чувствуете ли вы дуновение предстоящей свободы? Чувствуете ли, что стоите на рубеже светлого перелома в жизни?
– Нет, – отвечал он, – ничего не чувствую, я словно деревянный.
Не то же ли самое чувствовала сейчас и она? После долгих лет одиночества трудно вновь приспособиться к жизни среди людей. Для некоторых это новое испытание окажется непосильным, и они кончат жизнь самоубийством. «…Свобода моя, – напишет через несколько месяцев Фигнер, – похожа на деревянное яблоко, лишь снаружи искусно подделанное под настоящее: мои зубы впились в него, но чувствуют нечто совсем не похожее на фрукт».
Выдержав столь долгое заключение, она вынесла и испытание свободой. Увидела конечный результат своих усилий: установившийся на долгие десятилетия тоталитарный строй. Строй, совершавший на протяжении всей своей семидесятилетней истории неслыханное насилие над собственным народом и сделавший жильем миллионов не хрустальные замки из снов Веры Павловны и мечтаний Николая Морозова, а лагерные бараки. Ради этого жертвовали чужими и своими жизнями Вера Фигнер и ее товарищи? Нет, конечно, у них были другие намерения. Благие. Которыми, как известно, устлана дорога в ад.
После революции Фигнер занималась общественной и литературной деятельностью в тех ограниченных пределах, которые допускала советская власть. А допускала она вспоминать кое-что о прошлом, мечтать сколько угодно о будущем и не совать свой нос в настоящее.
Вера Николаевна Фигнер умерла в 1942 году в возрасте девяноста лет.