Деревянные башмаки
Шрифт:
— Не понимаю, зачем вам эти часы понадобились? — сказал я.
— Принесешь и положишь на место.
— На какое еще место?
— Только не ври! Только не ври! — вмешалась тетя. — Бог все видит.
— Еще раз повторяю, — постучал Игнатас костяшками пальцев о стол, — чтобы завтра же сходил и принес.
— Да как же я принесу, ведь Пранюкас за три червонца эти часы кому-то загнал.
— Вор! — выкрикнула вдруг бабуня. — А цепку от часов куда девал? Самописец куда дел? Пастухам сплавил?!
Вы,
— Да у меня в жизни не было никакой цепки и никакого самописца. И вообще, чего вы все на меня взъелись? Никаких часов я тоже у вас не брал.
— Ах, не брал!.. Еще отбрехивается, гаденыш!.. — от бешенства бабуня вся тряслась и в выражениях не стеснялась. — И в кого ты такой уродился, дармоед проклятый! В доме ничего положить нельзя. На, подавись, только не смей больше воровать, слышишь! — и она швырнула в меня каким-то узелком.
По глинобитному полу рассыпались старинные серебряные монеты, флакончики, очки тут же разбились, а у машинки для волос отломалась ручка… Да, это был тот самый мешок, который я обнаружил, когда прятал орехи. Из выкриков старухи и допроса, который учинил мне Игнатас, стало ясно, что из злополучной торбы пропали карманные часы с цепочкой и авторучка, которых я в тот раз и в глаза не видел.
— Не крал я, не трогал! — кричал, божился, клялся я. — Да я же из выручки на базаре ни копейки не утаиваю, а вы!..
— Кто тебя знает, может, и утаиваешь, тьфу, тьфу…
— Не верится что-то, — попыталась вступиться за меня тетя. — Ведь раньше у нас безделицы малой не пропадало.
— Так то раньше, а нынче он вон какой растет, совсем от рук отбился! — заорала старуха. — Кому еще у нас красть? Чужому не с руки. Как сейчас помню: сложила я всё в кучку, завернула и двойным узлом завязала. Чтоб знак какой-то приметный был. А сегодня вынимаю — узлом собачьим стянуто. Я сразу смекнула: не иначе этот пакостник тут рыскал. Развязала — того нет, этого нет…
— Лучше по-хорошему признавайся: трогал мешок? — вперился в меня дядя и в ожидании ответа даже лампу слегка накренил.
— Да, трогал, — признался я, — только ничего оттуда не брал. Хоть режьте, не брал, и все тут.
А бабуне этого только и нужно было. Раз я мешок нашел, развязал, значит, нечего и сомневаться — украл.
— Только и знает, что над книгами корпеть, тьфу, тьфу, и докорпелся на нашу голову! Сколько я вам долбила: нечего пастуху волю давать… Нет, чтобы прислушаться к святым словам. А теперь извольте радоваться, тьфу, тьфу…
Старуха выдохлась, Игнатасу тоже надоело вести следствие, все мы устали, я расплакался, уткнувшись лицом в ладони, и тогда тетя, зевнув, дернула дядю за рукав:
— Хватит на сегодня. Давайте-ка помолимся. И ты молись, — обратилась она ко мне. Проси,
Все смолкли и разбрелись вдоль стен, чтобы помолиться.
Только я продолжал всхлипывать в своем углу, потому что мне не верили. Как мне их убедить, ну как?..
А вон и Тельшяй виднеется. Кончилась дорога, подходит к концу и моя история.
Целую зиму бабуня меня поедом ела, как короед дерево. Бывало, заглянет кто-нибудь из соседей по делу, а старуха и заводит издалека:
— У вас еще ничего не пропало?
— Нет, а что?
— А у нас прямо беда, тьфу, тьфу… — косится старая на меня. — Двуногий хорек в доме объявился.
— Ну так хватайте — и в мешок его…
— Поймать-то поймали, да что с того, тьфу, тьфу… Смотрите, как бы у вас чего не спер…
Не выдержав, я выскакивал из дому и впрямь как хорек из огня… Забирался в сарай или хлев и, уткнувшись в стену, давал волю слезам. Теперь я боялся людям на глаза показаться. А дядя даже на базар перестал одного отпускать. Нехотя, с кряхтением отправлялся сам, а когда деньги подсчитывал, недоуменно покачивал головой: я-то ему частенько побольше привозил.
Но особенно больно мне было оттого, что я не решался пойти к своему учителю. Школьный сторож пришел к Игнатасу за клумпами, а старуха ему все и выложила.
Порой такая тоска наваливалась, что я подумал даже: вот возьму и в самом деле начну воровать! Все равно меня вором считают. Да, но что воровать? И куда потом деть украденное? Сейчас хоть совесть чиста. К тому же ведь должен когда-нибудь отыскаться настоящий воришка. Раз я не брал, а часы там были, значит, кто-то должен был их украсть. Но кто?
В прошлое воскресенье Игнатас и бабуня стали собираться с утра пораньше в костел. К исповеди, значит. Запряг я им лошадь, возвращаюсь и слышу: старуха зовет меня к себе в комнату.
— Нужно что-нибудь? — спросил я, войдя.
А старуха уже обмотаться успела, сверху большущий платок повязала, стоит и отчего-то беспокойно покашливает да плюется.
— Нашлись часы-то, — наконец нехотя заговорила она. — Пропажу в сундуке и нашла. Ты уж не серчай на меня. На вот тебе… тьфу, тьфу, тьфу, бери… — и она протянула мне кусочек мыла величиной со спичечный коробок.
— Не нужно, — отказался я, — не хочу, на что мне…
— Б-бери, раз дают… Положи, будет у тебя свое.
Ах ты, старая хрычовка, извиняюсь… Зря я ей тогда в глаза не сказал: да разве смогу я этим мыльцем отмыть всю грязь, которой ты меня облила? На всю деревню ославила… Теперь же, когда эти безделушки нашлись, прошипела из своего угла, что не я украл, и дело с концом. А ты скажи это всем: учителю, соседям, моим приятелям! Поймай воробья, которого выпустила, тогда не буду держать против тебя сердце.