Деревянные четки
Шрифт:
Благодаря быстрым и решительным действиям через полчаса угощение было приготовлено заново, и блюдо, уставленное всевозможными яствами, на руках монахини торжественно поплыло в прачечную, к сразу повеселевшему ксендзу.
А Йоася?
Бедная Йоася!..
Потрясенные, стояли мы возле дверей швейной мастерской и прислушивались к воплям, доносившимся из-за них. После каждого удара ремня, со свистом рассекавшего воздух, Гелька вздрагивала. Она то бледнела, то краснела и, сжимая кулаки, заглядывала в замочную скважину, чтобы рассмотреть, что делается в
– Господи Иисусе! Как она кричит!.. Раны божий… Давайте взломаем двери… Матерь божия, я не вынесу больше! Эта ведьма убьет ее!..
Вопли Йоаси и свист ремня становились всё громче. Мы начали барабанить кулаками в двери. Наконец они распахнулись. Матушка молча, со склоненной головой прошла мимо нас. В швейной мастерской, вытянувшись пластом на скамейке, рыдала и вздрагивала всем телом Йоася. Мы хотели подбежать к ней, но Гелька, вытирая слезы, заслонила нам дорогу.
– Не нужно. Оставим ее сейчас в покое. Оставим.
И мы оставили…
С того дня Йоася стала снова совершенно нормальной девочкой. За презрение и сухость, с которой относились теперь к ней хоровые сестры, Гелька вознаградила ее своей дружеской заботой и опекой. И Йоася, которая быстро переходила от одной привязанности к другой, платила ей безграничной, доходящей до исступления привязанностью и любовью.
– Здорово ты всё это придумала! – призналась я Гельке, когда мы вместе с нею гладили простыни.
– А что ты думаешь? Что, я всегда буду только этакой монастырской замарашкой? Подожди, дай мне только вырваться отсюда!.. Сразу же стану воспитательницей девушек…
С радостью и надеждой взглянула я в окно, где была видна монастырская ограда, отделявшая нас от настоящей жизни настоящих людей.
Зима!
Когда мы проходили по улицам города, то казалось, что в городе собрались только очень здоровые, счастливые и жизнерадостные люди.
Сироты, продрогшие, в шапках, напоминающих своими фасонами ночные горшки, в серых плащах, болтающихся до самых пят, в подаренных сердобольными людьми ботиках и калошах, набитых для тепла газетами, отворачивали глаза от мчащихся на санях и лыжах счастливцев…
– С завтрашнего дня в костелах будет идти служба в честь пресвятой девы Марии – на всё время рождественского поста. Эта служба называется у нас "роратами", – сообщила нам матушка-настоятельница. – Сегодня сестра Алоиза напомнит тем, кто забыл, молитвы, которые положено читать с первого воскресенья поста и до двадцать третьего декабря включительно. Каждую среду, пятницу и субботу во время богослужения будет произноситься соответствующая проповедь. На "рораты" вы будете ходить в костел отцов-иезуитов. Приготовьтесь к этому с любовью в сердцах ваших, а завтра встаньте пораньше, чтобы с соответствующим к богу почтением приступить к богослужению.
– Как это пораньше? – с беспокойством спросила я у Гельки, идя по лестнице в спальню. – Ведь и так мы встаем почти что в пять часов?
– Ну так радуйся тому, что до сего времени ты могла выспаться… И всегда-то вот
Гелька была явно не в духе, и мне не удалось узнать от нее ничего толкового.
Когда я вошла в спальню, то сразу же обратила внимание на то, что все девушки готовятся ко сну с какой-то особенной поспешностью. Многие из них ложились на койки, не снимая ни платьев, ни чулок.
– Почему вы так делаете? – спросила я с недоумением.
В ответ меня послали ко всем чертям. Девчата были раздражены и жужжали, как осы. Покаяния и смирения, которых требовала от нас матушка-настоятельница, что-то не было видно.
Едва я приложила голову к подушке, как меня уже разбудили. Я уселась на своей койке, полная неодолимого желания спать, спать, спать. В спальне нашей было темно, за окном тоже висела черная ночь. Кто-то потряс колокольчиком, раздался чей-то громкий голос. Вокруг меня в полной темноте шныряли воспитанницы, слышны были покашливания, скрип коек, вся спальня наполнялась обычным, изо дня в день повторяемым движением.
"Не зажигают света…" – подумала я, вновь закрывая глаза.
– Подниматься, девчата, подниматься, – резанул мой слух чей-то раздраженный голос, вырвавшийся из темноты. – Быстрее застилайте койки! Уже четвертый час. Пока встаете, все чтоб пели "Rorate coeli desuper". [132]
Из дрожащих гортаней начали вылетать вялые, неуверенные звуки. Как только они затихали, замирая, в темноте раздавался звон колокольчика.
– Громче! Не слышу, чтобы Йоаська и Геля пели "Утреннюет бо дух мой…"
132
"Rorate coeli desuper" – католическая (латинская) молитва.
– "…ко храму святому твоему", – бормотали с усилием девчата.
Озябшими руками укладывали мы свои соломенные подушки, выравнивали одеяла, ощупывали пол, отыскивая упавшую на него одежду. Сидя на своей койке и не размыкая век, расчесывала я волосы.
"Хоть бы только этот отвратительный колокольчик перестал звонить!"
В этот момент, словно струя ледяной воды, обрушился на меня голос сестры Алоизы:
– Не слышу, чтобы Наталья, Сабина и Зоська пели. Наталья и Сабина, прошу петь вторую строфу…
"Боже милостивый, ведь у меня нет сил петь…" – подумала я и, услышав шаги приближающейся ко мне монахини, проглотила слезы и поспешно вставила в недружный хор свой охрипший голос.
– А теперь – в умывальню! – дирижировал в темноте неумолимый голос. – Прошу не прекращать пения.
Сгрудившаяся в вонючем коридорчике сонная толпа воспитанниц вытягивала пальцы под струйки льющейся из крана воды, чтобы промыть опухшие от недосыпания глаза. Ревнительницы гигиены мочили в воде кусок тряпки и, несколько раз дыхнув на него, прикладывали этот холодный компресс к лицу.