Деревянный Меч
Шрифт:
Люди вокруг радостно зашумели. Особенно громко загомонили дети: “Я!” “Нет, я!” “А кто тебе сказал?” “Пусти, сам такой” “А я не хочу!”
– Тихо! – прикрикнул Байхэйтэ.
Дети мгновенно замолчали. Предводитель клана обвел их взглядом.
– Нет… – бормотал он. – И тоже нет… слишком взрослый… нет, характер не тот… а, вот, пожалуй!
Он указал на мальчика лет семи, потом помедлил и, снова побурчав себе что-то под нос прежним манером, подозвал таким же точно жестом девочку того же возраста.
– Ты, – сказал он. – И ты. Что скажет Творец Богов?
– Согласен, – кивнул Толай.
– Ох и весело будет! – хихикнул кто-то из детей. На него зашикали, но не сердито, а нетерпеливо, словно его возглас мешал начаться
Массаона Рокай об этом обряде краем уха кое-что слышал – если и не о том, как именно Боги выносят свой приговор, то уж о том, как принято встречать помилованного Богом, ему рассказывали. На всякий случай массаона успел впопыхах упомянуть Кенету о главных странностях предстоящего сейчас обряда.
– Ты обязательно смейся, – торопливо советовал он сбитому с толку Кенету. – Это очень серьезно.
Массаона был прав. Рождение – очень серьезное дело. Возможно, даже более серьезное, чем смерть. Тем более – второе рождение. Оно нуждается в защите от потусторонних сил – а что может быть лучшей защитой, чем смех?
Но Кенет даже и без совета массаоны смеялся до колотья в боку.
Ему было над чем посмеяться.
Поначалу Кенет даже недоумевал, отчего все собравшиеся сдержанно фыркают в кулак. Урхон остался среди живых – это радостно, но не смешно. Покуда Кенет размышлял подобным образом, Толай подвел мальчика и девочку к ступеньке. Может, это над ними посмеиваются? Вид у детей и впрямь забавный. Сознание собственной важности заставляет их ступать медленно, и лица у них строгие, преисполненные взрослого степенства. Мальчик даже невольно приподнял слегка плечи в отчаянной попытке выглядеть выше ростом, сильнее, старше. Толай поднялся на ступеньку, зашел Урхону за спину и одним сильным толчком опрокинул его на снег. К изумлению Кенета, Урхон даже не сделал попытки подняться. Мальчик и девочка подошли к нему с обеих сторон и торжественно поклонились друг другу.
Поднялся неимоверный гвалт. Люди, едва не сбивая один другого с ног, ринулись к детям. Казалось, все вокруг сотрясается от хохота, с которым клан Седого Лиса поздравлял названых родителей с рождением первенца.
Дети отвечали на шутки и поздравления со сдержанным ликованием. Им не терпелось поскорее приступить к исполнению самой важной части своей роли.
Толай перевернул Урхона на спину. Урхон задумчиво задрыгал ногами.
– Хороший малыш, хороший, умница! – нежно ворковала девочка, наклонясь к Урхону.
Урхон шмыгнул носом, с трудом подтянул ногу ко рту и попробовал пожевать пятку.
– Не шали, – строго и наставительно произнес мальчик. – Ножку есть нельзя.
Урхон сморщился и захныкал: мальчик решительно вынул у него изо рта вожделенную пятку. Урхон заверещал что есть сил.
– Хороший ребеночек! – хохотали в толпе. – Сильным воином вырастет, дайте только срок! Ишь как вопит – аж уши заложило!
У Кенета от смеха заболели скулы. Окажись происходящее простым издевательством над Урхоном, и Кенет бы себя не помнил от стыда и гнева. Но никто ни над кем не издевался. Урхон веселился от души вместе со всеми. Долг, ведомый ему с колыбели, повелевал ему веселиться, рад не рад. Но Урхон не просто был человеком долга, он еще и радовался по-настоящему. Не каждому удается дважды родиться!
Кстати о колыбели. Ее спешно соорудили из больших санок: надо же как-то утихомирить вопящего бородатого младенчика. Пыхтя от натуги, названые родители толкали санки туда-сюда, пока Урхон, задрав ноги, не вывалился на снег. Толпа замерла в предвкушении. Урхон каверзно улыбнулся, засунул палец в рот и почесал язык.
– Ням-ням, – безмятежно произнес Урхон, набрал в легкие побольше воздуха и вновь истошно завизжал.
Кормление новорожденного кашей с ложечки протекало бурно. Урхон плевался кашей, то и дело норовил выхватить ложку и закинуть ее куда-нибудь подальше, мазал кашей “папин” нос и пускал пузыри.
– Не капризничай! – просительно-строго произнесла девочка и вручила ему погремушку. Урхон незамедлительно принялся исследовать ее на вкус.
– Не так! Ручкой тряси, ручкой! – И девочка помахала рукой Урхона с зажатой в ней погремушкой. Урхон озабоченно посмотрел на погремушку, расплылся в улыбке и неистово затряс рукой. Потом он прицельно запустил погремушку Байхэйтэ в нос и залился радостным смехом.
– Вот погоди, – ворчал Байхэйтэ, потирая нос, – я тебе так всыплю, когда вырастешь…
Когда настала пора учить младенчика ходить, никто уже не мог смеяться – только стонать и всхлипывать. Урхон исполнял свою роль в обряде с превеликим тщанием: все-таки ему было свойственно огромное чувство ответственности. Он падал, едва сделав неуклюжий шаг, отказывался вставать, быстро-быстро полз задом наперед и вставал только после долгих уговоров, неизменно держась за руки названых родителей. Он измышлял все новые каверзы, и они доставляли ему не меньше радости, чем остальным присутствующим. Когда он с уморительной важностью прошел десять шагов подряд и победно оглянулся на Толая – знай, мол, наших! – Кенет уже попросту рычал от смеха.
Под вечер Урхону исполнилось годика три, никак не больше. Его отвели в дом и уложили спать еще задолго до наступления сумерек. На этом настояли его приемные родители: маленьким детям следует ложиться спать рано. Тут уж они отыгрались вовсю. Урхон брыкался и капризничал, но все же согласился быть хорошим мальчиком и закрыть глазки.
Не успел еще этот многотрудный день окончиться, а Байхэйтэ уже отправил гонцов. Им предстояло тайным спуском отправиться к Горячему озеру, а оттуда наикратчайшей дорогой – к родичам Урхона. Они несли с собой весть о мире и о втором рождении Урхона. Вернуться им предстояло как можно скорее, и не в одиночестве. Дважды рожденный и жизнь, предшествующую второму рождению, проживает дважды. Через день-другой повзрослевшему Урхону настанет пора жениться, а потом и порадоваться рождению сына. Гонцам предстояло торопиться изо всех сил, чтобы поспеть к сроку.
Они успели. Через два дня Алгур и его мать стояли перед Толаем и выслушивали его наставления.
Минувшие два дня ничем не уступали самому первому. Особенно весело было наблюдать, как Урхон фехтует деревянным прутиком со своим названым отцом, присев на корточки. Мальчик очень старался: ведь первейшее дело для отца – воспитать своего сына истинным воином. Кенет только диву давался, глядя, как серьезно ребятишки исполняют свой шутейный родительский долг. Не такой уж и шутейный: с этого дня и до конца жизни, сколько бы лет ни прошло, эти дети будут почитаться настоящими родителями Урхона наравне с его кровными родителями. Кенет, понятное дело, ничего подобного даже не подозревал и никак не мог понять, чему так радуется Байхэйтэ. А Байхэйтэ попросту был доволен собой. Случалось и раньше, что суд Бога заставал человека не у себя дома, а в чужом клане, но редко. И никогда еще ни в одном клане двери Дома Покаяния не открывались для кровного врага. Поначалу Байхэйтэ не хотел было пускать Урхона в Дом Покаяния, но все же уступил. Теперь, обмозговав на досуге последствия этого решения, Байхэйтэ имел все основания порадоваться своей уступчивости: мир, предложенный ему Урхоном, будет действительно вечным. Его скрепило настоящее кровное родство. Да, если бы не сын по хлебу, если бы не парень с деревянным мечом… и мира бы Урхон предлагать не стал, и поединок мог обернуться по-другому, и годы взаимной вражды не позволили бы предводителю клана Седого Лиса пустить Урхона в Дом Покаяния. А оно вон как хорошо обернулось. Верно сказали Боги: приход чужака с деревянным мечом – к добру.