Дерианур - море света
Шрифт:
– - Может он повенчался с кем тайно, а нам не сказал?
– Продолжал Иван.
– Нашел себе какую. Ведь он же шаматон, ты знаешь.
– Голос Старинушки звучал бы раздраженно, если б не глубокая печаль, сквозившая в каждом его слове.
– Ты вот что, Гриц, -- Иван доверительно взял Потемкина за руку, -ты поспрашай там в полку и среди товарищей, может что известно об его бабах. Если есть такая, мы ведь ее не оставим, хоть и тайная, а жена.
Гриц заверил Старинушку, что все исполнит, но сам погрузился в глубокие сомнения. Поспрашать-то о бабах Гришана, конечно, было можно и даже услышать много
Ничего о таинственной Гришкиной вдове он, естественно, не узнал. Но вот о самом Орле известие пришло скорое и страшное.
Лучше б Иван этого никогда не видел. Лучше б он сам сгинул где-то в болотах Померании! Он, он, не младшие! В их жалкую квартиру на Малой морской постучался молодой офицер в выцветшей от солнца армейской форме капитан Иван Тимофеев сын Болотов - сослуживец Григория по артиллерийскому полку, побывавший с ним при Кунендорфе.
Иван Тимофеевич поклонился братьям, снял треуголку, перекрестился на угол, в котором стояла золотая икона Николы Чудотворца с давно уже не тлевшей лампадой, и сказал то, чего от него все мучительно ждали.
– - Простите меня, что принес вам плохую весть. Брат ваш Григорий, -гость помедлил, собираясь с силами, -- погиб, получив неисчислимые раны в Кунендорфской баталии, и покрыл себя великой славой, взяв прусское знамя и пленив вражеского фельдмаршала.
Повисла глубокая тишина. Иван медленно склонил голову на большие руки. Алексей зачем-то стал поправлять сапоги, стараясь не смотреть на проклятого гостя, а Федор, поперхнувшись чаем, вдруг тоненько заголосил:
– - Да на хера нам прусский фельдмаршал? Да заебись он ихним знаменем! Кто нам Гришку вернет?
– И тут же получил резкий подзатыльник от Алехана.
– - Не матерись! Брата хороним.
Алехан оправился первым. Он встал, пожал руку Болотову и сдержанно попросил уважить дом, придя сегодня вечером на поминки. Да и дальше Алексей все взял на себя: и друзей-товарищей, и харчи, и водку. Впервые в жизни братья видели, как Иван не нашелся, не знал, за что приняться и как себя держать. Он догадался только послать за Потемкиным, напомнив Алехану, что у Грица всегда найдутся и деньги, и возможность достать закуски не из трактира.
Вечером на Малой морской были гости. Много. Почти все из тех, с кем служил Гришан. Пили чинно, разливая водку из зеленого штофа с дутым императорским гербом в высокие синеватые бокалы со звездами. Закусывали пирогами с визигой, семгой и хрустящими от тмина огурцами. Дружно выдыхали в рукав и поминали Григория в самых пристойных выражениях.
Капрал Челищев рассказал, как Орлов чуть не вышиб голштинцу Футбергу глаз за неуместное выражение при даме. Каптенармус Егоров вспомнил случай, когда Гришан увел у цыгана медведя и катался на нем ночью в Летнем саду, да Топтыгин напугался, черт косолапый, белых статуй и шасть в сторону, а там самая Канавка Лебяжья с водой. Выплыли.
Потемкин сидел молча и почему-то вспоминал, как зимой аж к самому дворцу подъезжали по Неве самоеды на оленях, и их чумы были видны на Стрелке Васильевского острова. Орлов подбил тогда друзей пойти посмотреть дикарей, да увел у них сани, не на совсем, конечно, так, покататься. И они всей гурьбой разъезжали
Грицу вдруг сделалось так больно, что он заплакал, и тут понял, что уже не на шутку захмелел и надо бы кончать опрокидывать в рот стакан за стаканом, но не мог.
Еще через пол часа он выбрался на лестницу, чувствуя себя совершенно пьяным и несчастным. Привалился к стене и заснул. Точно провалился в глубокий обморок.
Внизу заскрипели ступени. Кто-то поднимался наверх, большой и неуклюжий. Кажется, он хромал. И еще прижимал к груди обернутую во что-то белое руку.
– - Эй, Гриц, что это у вас за сборище? Эй, да ты совсем пьяный! Эй, эй, не падай.
Но Потемкин все-таки упал и снизу вверх с удивлением уставился в лицо гостя.
– - Чур меня, чур, -- прошептали побелевшие губы.
– Уходи, Гришан, покойным надо на кладбище лежать.
– - И дальше весь хмель из Потемкина вышибло, как ударом кулака в висок.
Он дернул бы от удивления головой назад, но поскольку под ней и так были жесткие ступеньки, предпочел просто повертеть ею.
Гость жалостливо склонился над ним и, с трудом орудуя одной рукой, усадил друга у стены.
– - Перебрал маленько, -- констатировал Орлов.
– Эй, милый, как же я рад тебя видеть!
– и он, взяв Потемкина за уши, сочно расцеловал в обе щеки.
– Вернулся я. Хоть и калечный, зато в чинах. Капитаном теперь. А что это у вас? Вроде и пьют, а крику нету?
– - Твои поминки, -- с трудом выдавил из себя Гриц.
– Он яростно замотал тяжелой головой, пытаясь прийти в себя.
– Тебя отпеваем...
Орлов на мгновение опешил, а потом разразился диким, булькающим хохотом.
– - Отпиваете, братцы, отпиваете! Господи, да кто ж вам сказал?
– - Капитан Б-болотов, -- Потемкин все еще не мог справиться с языком.
– Он утром сюда пришел.
– - Да-а, други, -- протянул Григорий. Он почесал в затылке и на его лице появилось одно из тех нагловато-мечтательных выражений, которые, как хорошо помнил Потемкин, всегда показывали, что у Орлова на уме какая-то новая веселая каверза.
– - Слушай, а ты ведь по-церковному поешь?
– Осведомился он, тряхнув друга за плечо.
– Ну?
– - Конечно, -- кивнул Гриц, уже догадываясь, куда клонит гость. Может, не стоит? Иван и так сам не свой. Вдруг с сердцем не совладает?
– - Совладает, совладает!
– Давился смехом Григорий.
– Представляешь, какие у них у всех рожи будут? Особенно у Болотова. Ведь он-то дурачина своими глазами видел, как меня ядром в куски разнесло.
– - Как это?
– Удивился Потемкин.
– Как же ты жив остался?
– - Да зацепило маленько.
– Хмыкнул Орлов.
– Садануло-то ядром и правда возле меня. Сам не помню, как вышло, чудом, наверное. Меня саженей на пять в сторону отбросило, возле перевернутой телеги. Там еще лошадь рядом раненая была, так вот ее в шматки разметало, ну и тела, конечно, тех, кто уже погиб. Там, Гриц, знаешь, к концу дня не видать было, где свои, где чужие лежат, и шагать приходилось по людям, как по полу. Вот так-то.
– он вздохнул, и Потемкин вдруг заметил, как постарел и осунулся его друг, став чем-то неуловимо смахивать на Ивана.