Держатель знака
Шрифт:
Эта картина успела уже порядком утомить нервно расхаживающего по тротуару Сережу: от сломанной водосточной трубы на углу дома до почты, от почты до трубы…
«На его месте я бы тоже не очень спешил. А Вы делаете успехи, г-н прапорщик! Прежде вы не стали бы упражнять своего остроумия на таких темах… Ладно… passons…»
Десять шагов до почты… «Тьфу ты, опять забыл, что не стоит отмечать свой путь заграничными окурками… Ну да не поднимать же теперь. Второй грузовик уже за последний час с закрытым брезентом грузом… И по два красноармейца в кузове. Чухонка с мешком, картошку несет? Нет, похоже – дрова. Сейчас открыто не носят – спекулянтов
Сережа поспешно щелкнул портсигаром и сверился со спрятанной в нем фотографией. Входящий в подъезд дома высокий человек с мелкими чертами лица был бывшим капитаном Остаповым.
Сережа сунул портсигар в карман и торопливо вошел в темноватое помещение почты.
Грязная комнатка с кафельным полом была пуста. Девушка, сидевшая за деревянной стойкой, обернулась на стук двери.
– Простите, барышня, вы не могли бы разрешить мне позвонить от вас?
– Только служебный телефон. Нельзя. – Девушка говорила едва слышно. У нее были пустые, жалкие глаза на землисто-бледном маленьком лице: волосы скрывала повязанная по-комсомольски косынка. «Голод делает людей похожими – бесполыми и лишенными возраста. Все голодные – старики».
– Вы знаете, мне крайне нужно позвонить. Я Вас очень прошу…
– Если быстро только…
– Один момент! Спасибо! – Сережа быстро зашел за перегородку и снял трубку с аппарата на стене.
– Сто-два-пять-девять-семь, пожалуйста! Алло! Алло! Дядюшка, тетя уже ждет Вас у себя. Да? Хорошо! Да! Спасибо Вам.
Девушка в слабом недоумении посмотрела вслед: странный молодой человек в перчатках, речь которого ощутимо не вязалась с рабочим нарядом, уже вышел. Рядом со штемпельной подушечкой на стойке перед ней лежала, поблескивая цветной фольгой, горсть шоколадных конфет…
Снова заняв свой пост, Сережа заставил себя перестать ходить и опять закурил, хотя курить было уже до тошноты противно.
25
— Кто там? – спросил женский голос за обитой коричневым дерматином дверью.
– К товарищу Остапову, срочно! – громко ответил Юрий, не вынимая из кармана руки.
Дверь приоткрылась. Мгновенно оттеснив женщину в глубь прихожей, Некрасов протиснулся в квартиру. Женщина была лет тридцати, с модной короткой стрижкой, в темно-зеленом халате. При виде ворвавшихся в квартиру мужчин она испуганно вскрикнула, и на этот вскрик в коридор выбежал человек, только что виденный Сережей на улице: без кепи он оказался лыс, старше на вид…
– Что это значит?! – Голос его сорвался.
– Вы – бывший капитан Останов, – без вопроса сказал Некрасов. – Пусть Ваша жена пройдет в эту комнату. Поручик, взгляните – там нет телефонного аппарата? Нам надо поговорить с Вами наедине.
– Мне
– Пусть Ваша жена удалится. Прогну Вас, madame. – Некрасов, словно не выговаривающий, а чеканящий слова, почти втолкнул испуганную женщину в дверь, из-за которой доносился похожий на мяуканье детский плач. Ответив на взгляд Юрия кивком, Стенич остановился у этой двери.
– Принимайте гостей.
Военспец молча прошел в комнату, видимо, служившую кабинетом. Это было обычное жилище военного времени: паркет так же черен без натирки, как в прихожей, на круглом столике темного дерева разложена газета, на которой стоял закопченный чайник, рисунок полуотставших обоев погублен следами лопнувшей трубы, угол заняла «буржуйка». На всем – печать вынужденного запустения.
Некрасов сел, за ним сели остальные «гости», кроме оставшегося в коридоре Стенича. Незаметная и тихая, Тутти присела на валик стоявшего у двери дивана. Военспец продолжал стоять, остановившись посреди комнаты: глаза его беспокойно бегали.
– Садитесь, Остапов.
Военспец нехотя сел. Оказавшийся рядом с ним Вадим увидел, что его желтоватый, высокий лоб покрыт капельками пота.
– С Вами говорит сейчас организация «Национальный центр», состоящая из бывших Ваших товарищей по оружию. Вы приговорены ею к смертной казни как офицер, нарушивший присягу, как изменник, перешедший в лагерь врага. Что Вы можете сказать перед тем, как приговор будет приведен в исполнение?
– Послушайте. – Голос Остапова дрогнул. – Не звери же вы? У меня семья.
– Это обстоятельство еще никого и никогда не ставило вне закона, – бесстрастно ответил Юрий. – Но, в отличие от Ваших новых хозяев, мы не трогаем семей.
«Вне закона нет. У любого преступника может быть семья, но это не имеет того значения, когда есть скамья подсудимых, приговор, тюрьма; вместо одной стены, разделяющей казнь и женщину, которая закричит, увидев…» – думал Вишневский, перебарывая тошноту…
– Убийцы! – Остапов вскочил.
– Мы не убийцы и даже не судьи. Мы – исполнители приговора.
Неожиданно затрещал черный телефонный аппарат.
Лицо Остапова выразило слабую надежду, надежду неизвестно на что… Сейчас, когда перед ним с такой неумолимой и нереальной неожиданностью предстал мир, из которого он бежал, устав от передовой, на которой покой домашнего очага вырос до такой значимости, что любая цена за него показалась допустимой, явление этого мира как-то отдалило реальность от него…
А сейчас пронзительный треск телефонного аппарата вдруг, как включается в комнате свет, включил эту реальность. И в комнате как будто повисло то, что жизнь самих вершителей военного закона висит не на очень крепком волоске…
Возникло ощущение, будто случился разрыв наполненной напряженным драматическим действием синематографической картины.
Аппарат звенел.
– Возьми трубку, – прерывая возникшую паузу, произнес Некрасов. Тутти соскользнула с дивана и, подойдя к аппарату, подняла тяжелую трубку.
– Алло? – спросила девочка голосом более детским, чем на самом деле. Лицо ее было тихо-серьезным. – Да. Нет. Пожалуйста, телефонируйте через три часа.
Трубка легла на рычаг.
– Молодец, Таня. Говорите все, что Вам хотелось бы сказать, Остапов. Но предупреждаю, – Юрий щелкнул крышкой часов, – я не могу дать вам более трех минут.