Держава богов
Шрифт:
У него за спиной замерла Ликуя. Глаза у нее были круглые. Я затаил дыхание.
– Согласен ли ты умереть вместе со мной, Нахадот? – вопросил Итемпас. Он говорил тихо, но голос разнесся на удивление далеко. Мы четко расслышали его даже сквозь рев и завывание Вихря. – Неужели ты этого хочешь?
Думаю, только я и увидел напряжение на лице Йейнэ, но она так ничего и не сказала. Зато любой мог оценить изящество наложенного Темпой заклятия и его хрупкость: ведь это были всего лишь слова. Он не обладал магией. В этой битве у него не было никакого оружия, лишь долгая история их отношений со всем злом и добром,
Нахадот не ответил, но отвечать ему и не было надобности. У него имелись лики, проявлявшиеся, только когда он собирался убивать. Эти лики прекрасны, ведь его природа не требует разрушения, это лишь искусство, в котором он преуспел. Но в своем смертном состоянии я не мог созерцать их, не испытывая желания умереть, так что на всякий случай уперся взглядом в спину Итемпаса. Благо Темпа, тоже находясь в смертной плоти, каким-то образом выдерживал убийственный взгляд Нахадота.
– Этот новый я… – очень тихо проговорил Темпа. – Я прослежу, чтобы он был достоин вас обоих.
А потом он протянул руки (я прикусил язык, чтобы удержаться от предостерегающего вопля) и взял в ладони лицо Нахадота. Я думал, у него пальцы отвалятся, ибо бездонная тьма кругом Нахи дышала смертью и таким холодом, что в воздухе закружились снежинки, а земля у нас под ногами потрескалась от мороза. Думаю, Итемпасу было больно. Эти двое неизменно причиняли друг другу боль. Но боль не остановила его. Он приблизился к Нахадоту вплотную и коснулся губами его губ…
Нахадот не ответил на поцелуй. Итемпас мог бы с таким же успехом целовать камень. Но то, что это вообще оказалось возможным, что Нахадот ему такое позволил, что для Итемпаса это было прощанием…
Их поцелуй стал чем-то священным.
(Я сжал кулаки, невероятным усилием сдерживая слезы. Проклятье, я уже был староват для такого проявления чувств…)
Итемпас отстранился. Его печаль была нескрываема. Но пока он стоял, пряча в ладонях лицо Нахадота от всех, кроме себя, Наха что-то ему показал. Что именно, я не видел, но мог догадаться, ибо среди прочих у Нахи имелись и лики любви. Я никогда не видел тот лик, который он явил ради Итемпаса, поскольку Итемпас ревниво оградил его от сторонних глаз – как, впрочем, он всегда поступал и с любовью Нахадота. Но Итемпас вздохнул полной грудью при виде явленного ему лика, а потом закрыл глаза – как если бы Наха нанес ему последний и самый страшный удар.
Потом он отступил, а когда отнял руки, лицо Нахадота приняло обычный переменчивый вид. Тогда Наха повернулся к нам спиной, и его черный плащ превратился в плотную черную скорлупу. Итемпас словно перестал для него существовать.
Но на небеса он более не смотрел.
Справившись с собой, Итемпас оглянулся на Йейнэ и кивнул ей. Долгое, тягостное мгновение та молча смотрела на него, потом кивнула в ответ. Я с облегчением выдохнул, и у Деки тоже вырвался вздох. По-моему, на некоторое время притих даже Вихрь. Хотя, скорее всего, тут подшутило мое разыгравшееся воображение.
Но не успел я разобраться с противоречивыми чувствами облегчения и печали, как Нахадот резко вскинул голову. Только в этот раз он смотрел не на Вихрь. Его аура вспыхнула чернотой.
– Каль, – выдохнул он.
Высоко над нами – на том самом месте, откуда он нанес Мировому Древу смертельный удар, – возник
Я даже не успел ни о чем подумать – ярость Йейнэ, вырвавшаяся, точно палящий жар из перегретой печи, едва не снесла меня с ног. Ей не понадобилось тратить время на принятие решение, она сразу перешла к действию, и мощнейшее отрицание жизни разорвало воздух. Я невольно содрогнулся, когда смерть поразила Каля, моего сына…
…моего неведомого, нежеланного и нелюбимого сына, которого я должен был бы наставлять и оберегать, имей я такую возможность. Сына, чьей любовью я бы наслаждался, окажись у меня выбор…
…поразила, но он не умер. Ничего не произошло.
Нахадот зашипел, в его лице проявилось что-то змеиное.
– Маска защищает его. Он стоит за пределами этой реальности.
– Смерть – она в любой реальности смерть, – отозвалась Йейнэ. Подобной кровожадности в ее голосе я не припоминал.
Вокруг нас и под нами прокатилось содрогание. Горожане встревоженно закричали, полагая, что настает самое страшное. Я вроде бы понял, что произошло, хотя отупевшие чувства все более подводили меня: это, отвечая ненависти Йейнэ, подвинулась Земля. Вся планета, подобно громадному свирепому телохранителю, разворачивалась навстречу врагу. Йейнэ слегка присела, раскидывая руки, ее кудрявые волосы трепал бешеный ветер, не касавшийся никого, кроме нее, а в глазах, устремленных на Каля, отражалась сама смерть…
«…на Каля, на моего сына. Но…»
Нахадот просиял и рассмеялся, радуясь ее могуществу, хотя убийственная сила гнева Йейнэ заставила его податься назад. Даже Итемпас смотрел лишь на нее, и на его лице мешались гордость и влечение.
Все происходило так, как тому и следовало быть. Свершалось то, о чем я всегда мечтал: Трое примирились друг с другом. Но…
«…убить моего сына!»
Нет. Этого я не хотел.
Дека покосился на меня и вдруг схватил за руку, встревоженно окликнув:
– Сиэй!
Я нахмурился, и он подхватил прядь моих волос, чтобы показать. Раньше они были каштановыми с примесью седых. Теперь седые явно преобладали. Оставшиеся каштановые теряли цвет, белея прямо на глазах. Кроме того, волосы снова отрастали.
Я посмотрел на Деку и увидел в его глазах ужас.
– Мне очень жаль, – сказал я, и это была сущая правда, но… – Я никогда не хотел быть скверным отцом, Дека. Я…
– Прекрати! – Он стиснул мою руку. – Перестань говорить о нем, перестань даже думать! Ты же убиваешь себя, Сиэй!
Так оно и было. Впрочем, я все равно умру. Нет прощения Энефе! Буду думать как хочу, буду скорбеть о сыне, которого мне не выпало узнать. Я помнил, как его пальцы касались моей шеи. Думаю, он простил бы меня, если бы мог, если бы прощение не было настолько противоположно его природе. Если бы из-за моей слабости ему не пришлось вытерпеть столько страданий. Только я был виноват в том, что он стал… таким.
Рядом с нами затрещал схлопнувшийся воздух – Йейнэ исчезла. Я не смог рассмотреть того, что случилось потом. Глаза у меня были уже не те: в них, кажется, завелась катаракта. Но тут затрещало уже наверху, оттуда докатилось эхо громового раската, и Нахадот вдруг насторожился, перестав улыбаться. Итемпас тотчас встал рядом с ним, стискивая кулаки.