Держава богов
Шрифт:
Пережитый страх быстро меркнул. Приснившийся собеседник обошелся со мной не очень-то ласково, но способ, выбранный им, чтобы отправить меня обратно в царство смертных, подействовал великолепно. Я совершенно не чувствовал рвущей сердце скорби из-за того, что мне больше не было хода в державу богов. Это вызывало у меня лишь раздражение.
– Встретил одного… смертотраха, – продолжил я. – Если когда-нибудь верну свою магию, то разыщу его и переломаю все кости в любом теле, в котором он будет разгуливать! И пусть попробует отомстить мне за это.
Тут я замолчал, потому что Шахар как-то странно на меня смотрела.
– О чем, во имя всех богов,
– Да ни о чем. Просто языком чешу. – Я зевнул так, что в челюсти что-то хрустнуло. – Глупею, знаешь, от сна. Никогда спать не любил.
– Смертотрах, – задумчиво повторила Шахар мое бранное слово. – Ты имеешь в виду… – Она поморщилась, потому что была слишком хорошо воспитана, чтобы расшифровать ругательство вслух. – Ты имеешь в виду, что быть со смертным – такое непотребство в глазах богов, что вы используете его как проклятие?
Я покраснел. Почувствовал это и ощутил укол недовольства. Да чего мне стыдиться? Я приподнялся на локтях.
– Нет, это далеко не проклятие!
– Тогда что?
Я изобразил безразличие:
– Просто имеется в виду, что любить смертных слишком опасно. Они так легко ломаются. А со временем вообще умирают. И это больно. – Я пожал плечами. – Проще и безопасней использовать смертных просто для удовольствия. Но даже и это бывает слишком тяжко, потому что для нас невозможно лишь получать наслаждение, ничего не отдавая взамен. Мы не… – Я мучительно подбирал сенмитские слова, чтобы выразить свою мысль. – Мы не делаем… Короче, мы просто другие. Для нас противоестественно быть просто телом и оставаться внутри его. Так что, когда мы с кем-то, мы тянемся к этому кому-то, а смертный проникает к нам, и мы ничего не можем с этим поделать, а потом их приходится выпихивать обратно, и это тоже больно.
Я умолк, не находя слов, потому что Шахар пристально смотрела на меня. Кажется, я говорил все быстрее и быстрее, глотая слова: слишком старался донести до нее, как мы это ощущаем. Вздохнув, я принудил себя замедлить речь до уровня смертного восприятия.
– Быть со смертным – никакое не непотребство. Но это и не хорошо, потому что никогда добром не кончается. Всякий бог, у которого есть хоть капля здравого смысла, избегает такого соития.
– Понятно, – сказала Шахар. Не скажу точно, но мне показалось, что она вздохнула. – Погоди, я сейчас.
Она ушла в свою комнату, не закрыв за собой дверь, и я слышал, как некоторое время она сражалась с остатками плетеного платья. Потом Шахар вернулась, облаченная в ту самую ночную сорочку, которую прежде прижимала к груди. К тому времени я уже сидел на постели и тер лицо, разгоняя остатки сна, а с ним и воспоминание об окровавленном и выдранном из груди сердце. Когда Шахар подсела ко мне, я обратил внимание, как осторожно она это проделала: присела на краешек, чтобы я не смог легко до нее дотянуться. Я не винил ее ни за это, ни за то, что ее явно успокоила моя речь о нежелательности плотских отношений со смертными.
И все-таки она вела себя странновато, и я не понимал, в чем тут дело. Какая-то она была дерганая и пугливая. Я даже задумался, почему она не осталась у себя и не легла спать, раз уж убедилась, что помирать я не собираюсь.
– Как прошла встреча с этой… как там ее? – спросил я, сделав рукой неопределенный жест. Имелась в виду знатная дама, ради которой Шахар наряжалась в плетеное платье.
Она хихикнула:
– Все прошло хорошо. Правда, смотря что понимать под словом «хорошо». – Тут она посерьезнела, глаза потемнели, одарив меня намеком
И она покосилась на меня, желая узнать, как я отнесусь к сказанному.
– Весьма впечатлен, – ответил я вполне правдиво. – И удивлен. Переговоры, компромиссы… Итемпаны обычно подобного не приемлют. Неужели ты переменила свои взгляды из-за меня?
Я негромко рассмеялся. Все же и во взрослении есть что-то хорошее. Люди начинают больше прислушиваться ко мне.
Шахар вздохнула, глядя в сторону:
– Посмотрим еще, что будет, когда об этом узнает мать. Она и так считает меня слишком слабой, а после такого может и из наследниц сместить.
Она тяжело вздохнула и откинулась на постели, вытянув руки за головой. Я ничего не мог с собою поделать – глаза сами уставились туда, где тонкую ночнушку подпирали два остреньких холмика. И не только подпирали, но и просвечивали: я отчетливо видел два коричневых кружочка, удивительно темных при ее-то светлой коже и волосах. И эти крохотные выпуклости посередине…
Глупое, бесполезное, животное смертное тело! Мое естество восстало прежде, чем я успел его усмирить, и, чтобы окончательно не выдать себя, я вынужден был поспешно сесть, оставив обычную свою ленивую позу. Было больно, меня обдало жаром, словно я заболел. (А ведь действительно заболел, и хворь звалась юностью. Мучительный и страшный, скажу вам, недуг!) И влекла меня не просто ее плоть. Тонкие чувства почти оставили меня, я уже плохо видел ее душу, но все-таки ощущал, что она переливается и шепчет, как струящийся шелк. Мы, боги, никогда не могли противиться зову истинной красоты…
Я с трудом оторвал взгляд от ее грудей и заметил, что она наблюдает за мной. Смотрела, как я смотрю на нее? Не знаю, но охвативший меня телесный голод лишь обострился из-за ее спокойного и созерцательного взгляда. Я все же совладал с собой, хотя пришлось мне нелегко. Еще один симптом болезни.
– Не глупи, – сказал я, вновь сосредотачиваясь на скучных делах повседневности. – Для компромиссов как раз и нужна великая сила, Шахар. Куда большая, чем для угроз и расправ, ведь приходится бороться и с врагом, и с собственной гордостью. Вы, Арамери, никогда не могли этого понять, да вам и не требовалось, потому что все и так было в вашей власти, только прикажи. Теперь, может быть, вы научитесь быть истинными правителями, а не просто тиранами.
Она перекатилась на живот, опираясь на локти, и оказалась между моими раскинутыми пятками. Я нахмурился, исполнившись подозрений, после чего удивился собственному беспокойству. Она была всего лишь девчонкой, старавшейся постигать взрослую женскую жизнь. Несколько подросшая разновидность «покажи мне свое, и тогда я покажу свое». Ей хотелось знать, привлекательна ли она для меня. И я понял, что обязан дать ей честный ответ. Я разогнул колени и откинулся на локтях, чтобы она смогла увидеть свидетельства моего восхищения: жаркий взгляд и рубашку, натянувшуюся на определенной части тела. Шахар тотчас вспыхнула и поспешно отвела глаза. Потом вновь посмотрела на меня и опять потупилась. И наконец уставилась на свои руки, перебирающие складки покрывала.