Держава том 1
Шрифт:
Почёсывая ухо, Николай думал, чтобы такое-этакое написать, дабы переплюнуть кузена Вилли, который при встрече хвалился ему своими, как он считал, ужасно остроумными резюме: «Тухлая рыба» встречалась наиболее часто, не уступали ей по интеллекту замечания: «Чепуха», «Чепуха собачья», «Мошенники», «Грязные мошенники», – о французах. «Типичный восточный ленивый лжец», – как бы, не обо мне. «Вероломен, как француз».
Любимая сидела в это время в соседней комнате Аничкова дворца, где они жили после свадьбы, и упорно учила русский язык.
Услышав, как его жена чего-то уронила на пол, он
– Аликс! – обратился к ней, доставая из портсигара папиросу и поправляя ремень на простой холщовой рубахе народного покроя. – А не одеть ли нам придворных в костюмы прапрадеда моего Алексея Михайловича… Только не говори сразу – чепуха собачья.
Ники! – задумалась она над предложением, с удовольствием разглядывая заправленные в сапоги мешковатые штаны супруга. – Прекрасно выглядишь, Ники. Как русский мужик.
– И ты тоже, любовь моя. Тебе так идёт этот русский сарафан, – сделал комплемент, выпустив душистый клуб дыма.
– Константин Петрович посоветовал переделать столовую, вернее, трапезную, под старину, – выдвинула царица встречное предложение. В такой обстановке и русский язык будет легче даваться.
– А что? – загасил в пепельнице папиросу Николай. Это же превосходно! – в волнении заходил по комнате, растирая ладонями виски. – А давай начнём с опочивальни? Представляешь, родная, расписанные русскими узорами стены, стулья из кремля выпишем и кровать под балдахином. В такой обстановке точно сын родится…
– Тогда, конечно, давай. А что такое опочивальня, Ники?
– Спа-а-льна-а-я, – растягивая слово, подошёл к жене, прижал к себе и поцеловал в губы.
Снежным вечером, перед самым Сочельником, Максим Акимович повёз семью кататься на санях и, уже намереваясь ехать домой, чуть не столкнулся с летевшими навстречу небольшими санями.
Только собрался обругать нерадивого кучера, как слова застряли в горле… Кучером был сам государь, в шубе на бобрах и высокой боярской шапке. Позади него, прикрыв ноги медвежьей полостью, барыней развалилась Александра Фёдоровна в собольей шубке и белой меховой шапке.
От самодержцев за версту веяло семнадцатым веком.
«Сочельник. Завтра Рождество. Вот славно-то! – Аким проснулся пораньше. – Вакации 3 . В гимназию идти не надо. А в соседней комнате спит брат. Целую неделю будем вместе». – Вытащив из-под кровати заранее припасённый барабан, прокрался на цыпочках в спальную Глеба и, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, простуженным быком заревел: «Р-р-рота-а! По-о-дъё-ё-м!» – и, что есть дури, стал колошматить в барабан.
3
Каникулы.
Проснувшийся, но не раскрывший глаза Глеб шарил рукой по полу.
«Сапог ищет», – выбежал из комнаты Аким и увидел у стены трясущегося, как заячий хвост, старичка-лакея с новым гимназическим мундиром в руках, а неподалёку от него державшуюся за сердце мадемуазель Камиллу.
Выскочивший с сапогом в руке
– В гимназию собрались, дедушка, – ласково поинтересовался он, пожимая руку Акиму.
– Мсье Руба-а-анов! – наконец пришла в себя гувернантка. – Вы становитесь таким же несносным, как и ваш кадетский братец. Казалось бы, что вы должны влиять на него в положительную сторону. Мадам Светозарская…
Аким вежливо расшаркался с нравоучительницей, поклонился старичку-лакею, приняв из его дрожащих рук форму, и забросив барабан за спину, гордо удалился к себе, услышав вслед:
– Папа' велели вам собираться, поедете с ним на рынок…
Умывшись, одевшись и на скорую руку попив чаю, братья побежали к каретному сараю наблюдать величественную картину запряжки в сани трёх вороных рысаков.
Молодой, под потолок, но с жидкой бородёнкой конюх, в красной рубахе и жилетке, с озорством притопывая ногами в валенках, открывал створу крашеных в коричневый цвет ворот. Другую створу, кряхтя и добродушно матюжась, открывал закутанный в тулуп и шапку до глаз, сторож.
– Пахомыч, ходчей отворяй! – хрипато советовал сторожу похмельный дворник в когда-то белом фартуке на измызганном коротком пальто.
– Да иди ты, Власыч, – вежливо посылал приятеля такой же похмельный сторож. – А то как пальну из берданы.
– Испужа-а-а-л! Метлой-то шваркну, куды пердана полетит, куды ты.
– Дядя Влас, отойдь, зашибу, – выкатил из сарая сани конюх.
– Ай да здоров! – с опаской попятился Влас Власыч. – Ванятка могё-ёт. Враз зашибёт, чертяка.
Ребята, отойдя немного в сторону, наслаждались церемонией, разглядывая висевшие в полумраке сарая на железных крюках хомуты и сбрую из тонких ремешков с серебряным набором, которую, встряхнув, взял Иван и понёс в конюшню.
Мальчишки побежали за ним и расположились по сторонам раскрытых ворот, из которых исходил тёплый лошадиный запах.
Вот заржал жеребец и затопал по деревянному настилу.
– Посторонись! – вывел его на улицу Иван, и любовно оглаживая и похлопывая по крупу, привязал ремнём к кольцу, привёрнутому к кирпичной стене сарая. – Близко не подходи, – предупредил ребят, направляясь за вторым рысаком.
Последним вывел постоянно фыркавшего и танцующего коренника.
– Тпр-у-у! Дьявол! – любовно оправлял гриву конюх. – Не балу-уй! – железной рукой стал запрягать коней.
В эту минуту из людской вышел кучер в треухе с тёмно-зелёным бархатным верхом, в чёрных, под стать коням, валенкам и бархатных зелёных шароварах.
– Хоро-о-о-ш! Хорош собака! – хвалили его собутыльники, опираясь один на метлу, другой на бердану.
– На коней не дышите, чуды! – ухмыльнулся кучер, выставляя грудь в шёлковой зелёной рубахе.
– Пяту-у-х! Ну, чистый пятух, – с завистью плевались мужики, пока тот хозяйским глазом окидывал расчёсанные лошадиные хвосты и гривы.
– Поспешай! – подстегнул конюха, который опрометью выбежал из людской, таща в руках целый тюк одежды, и начал облачать своего начальника в широченный и толстый зелёный ватный кафтан, постепенно превращая худощавого кучера в огромного, под стать себе, тяжеловеса.